Среди наших больных были не только операторы из аварийного блока, но и милиционеры, охрана станции, строители, которые в первые дни там остались и проводили работы. Не все, конечно, были больны. Мы начали кое-кого выписывать, и тут наша бюрократия сразу себя показала.
Мы видим - человек здоров. А выписать его не можем. Почему? Нет одежды. По какому-то постановлению его надо одеть. На двести рублей. Одеть его не можем. Пока базу нашли, пока нас прикрепили, потом они привезли все, что шло в ширпотреб, и бросили это нам. Один ботинок левый, другой тоже левый. Люди начали возмущаться. Тут старшая сестра больницы через себя перепрыгнула, но каким-то образом вышла на базу ЦУМа, и в конце концов очень здорово этих людей одели. Она себя не щадила, чтобы их одеть. Люди остались довольны одеждой.
Мы начали потихоньку выписывать этих людей и принимать больных более тяжелых, вместо этих легких. Начали поступать больные, которых сразу не обнаружили. Оказалось, что в той неразберихе некоторые уехали со второй и даже с третьей степенью лучевой болезни домой. Одного "выловили" в Сумской области. Их к нам отправляли.
Что происходило с больными? На определенной стадии болезни наступают серьезнейшие нарушения кроветворения: количество лейкоцитов падает: скажем, до 400 (при норме 4000-5000), тромбоцитов - до 8000 (при норме 120.000). Это очень опасный период: появляются кровотечения, организм беззащитен перед любой, самой невинной инфекцией, высока опасность гнойных осложнений. Нам помогло, что в институте гематологии был прекрасный аппарат
- сепаратор крови американской фирмы ИБМ, благодаря чему мы получали тромбоциты у донора и сразу же переливали больному. Кроме того, у нас имелись отдельные стерильные боксы, что очень важно. Мы включили там кварцевые лампы, чтобы воздух был стерилен, строжайший режим наладили.
Тяжелые больные находились в этих боксах по два месяца. Мы создали им все условия: поставили холодильник, телевизор. Окна заклеили, чтобы пыль с улицы не проникала. Калоши закупили, чтобы они обувь переодевали. Больные были в черных очках, потому что все время работали кварцевые лампы. Практически все были лысые. И тут начали проявляться серьезные лучевые ожоги. Сплошная рана. Смотреть на это было трудно, сердце кровью обливалось…
Были очень тяжелые больные… Были такие, что мы думали - они умрут.
Но ни один не умер".
Это - встреча с "мирным атомом" глазами врачей. А вот что пережили их пациенты.
Из дневника А. Ускова:
"Утро 28 апреля. Москва, клиническая больница N6, IV отделение, 2-й пост, палата N412. Настроение нормальное. Правда, его малость подпортили. Кровь из пальчика - ерунда, но кровь из вены - это уже не шибко приятно. Сестры "успокаивают" - скоро эти процедуры будут ежедневно. Врачам постоянно, ежедневно нужен будет развернутый анализ нашей крови. В нашей ситуации в первую очередь все отражается на крови. Понятно.
Появилась сухость во рту. Питье не помогает. Натащили для полоскания всяких пузырьков. Посмотрел надписи. На одном - "лизоцим". Лизоцим, лизоцим… - где-то я уже слышал про него. Ага, вспомнил. Это когда собаки зализывают раны, у них с языка выделяется этот самый лизоцим. Поэтому раны не гноятся и быстро зарастают. Что ж, будем и мы зализывать раны.
Знакомимся с мужиками с нашего этажа. Кого здесь только нет! Сторожа и вахтеры, сторожившие свои "конторы" вблизи четвертого блока. Рыбаки, ловившие рыбу на подводящем канале, оперативный персонал из ночной и утренней смен, пожарный Иван Шаврей (их трое братьев), бригада из "Химзащиты", прапорщики из охраны ЧАЭС. Саша Нехаев в соседней комнате. Выглядит он неважно. Весь красный, жалуется на головную боль.
1-2 мая. Невзирая на праздник, кровь из пальца берут ежедневно. Уже отсортировали ребят, случайно попавших в эти стены. Это случайные зрители, рыбаки с подводящего канала. Самочувствие хорошее. Аппетит волчий. Нам увеличили рацион питания. Появились соки, минеральная вода. Надо больше пить! И выводить, выводить, выводить.
3 мая. Сегодня к нам забегал Анатолий Андреевич Ситников - побриться. Выглядит неплохо. Побрился, немного посидел, ушел к себе. Он на 8-м этаже. Я еще не знал, что вижу его в последний раз. Через пару дней ему резко станет хуже, и он больше не встанет.
4 мая. Начали потихоньку раздергивать наш этаж. От нас забирают на 7 этаж Чугунова, из других комнат - Юру Трегуба. Переселение назначили на 4 мая, а с утра объявили: всем, кто остается в клинике, - стричься наголо. Прибыли парикмахеры, быстро обкатали головы ребят под "ноль". Я стригся последний. Уверенным голосом сказал, что мне надо сделать только короткую прическу. Сестра-парикмахер не возражала. Каждый свои волосы собирал в целлофановый мешочек. Волосы тоже пойдут на захоронение. Я их так и не успел отмыть. Накануне приходили "дозики", обмеряли нас. Волосы - 20 миллирентген в час. Это в 1000 раз выше естественного фона!
Часто вспоминаем свой родной цех, своих мужиков. Эх, как не вовремя "залетели". Наше место сейчас там.
Сегодня ходили на 8-й этаж - в асептический блок. На какой-то хитрой американской технике из нашей крови отбирали тромбомассу - на случай, если понадобятся переливания. Два часа лежал на столе, а перед глазами по прозрачным трубочкам по кругу циркулировала моя кровь. Похоже, нас готовят к худшему…
5-6 мая. Саше Нехаеву плохо, его перевели на 6-й этаж, в отдельную палату. У Чугунова вылез ожог на правом боку, у Перевозченко тоже обожжен бок и зад. Заходил Дятлов - у него выступили ожоги на лице, сильный ожог на правой руке, ногах. Разговор только о причинах аварии.
Я в палате уже один. Те, кто остался, лежат в отдельных палатах. Врач говорит, что скоро кончится скрытый период.
8-9 мая. Я перебрался в 407 палату. Саше Нехаеву все хуже, но пока еще с кровати встает. Видел Виктора Смагина - он сказал, что сегодня, т. е. 8 мая, умер Анатолий Кургуз… Как страшно. Не по себе.
Всего на нашем этаже 12 палат, а значит - 12 больных. Мой сосед слева - Юра Трегуб, справа - дублер СИУРа Виктор Проскуряков. У парня сильные ожоги на руках. Он с Сашей Юрченко пытались прорваться в разрушенный центральный зал четвертого блока. Витя светил из-за развалин фонарем. Нескольких секунд хватило, чтобы получить страшные ожоги.
Вечером смотрели праздничный салют. Но радости мало. Мы понимаем, что умершие ребята не последние, но так хотелось, чтобы все остальные выжили. Обидно умирать в расцвете сил, молодости…
10-11 мая. Из палат уже не выпускают. Все, общения кончились. Чугунову все хуже. У него сильно обожжена правая рука: пальцы, кисть. Ожог на боку все расползается. По-прежнему глотаем в бешеном количестве таблетки
- по 30 штук в день. Кровь берут ежедневно. Через три дня берут по 4-5 пробирок крови из вены. Кровь переношу спокойно, но вены уже исколоты - больно. У меня пока видимых поражений, кроме пальца, нет. Врач постоянно дергает меня за чуб - проверяет, лезут ли волосы. Пока не лезут, может, обойдется?
12 мая. Не обошлось. Сегодня во время обхода на очередной пробе у Александры Федоровны в руке остался целый клок. Что ж, придется стричься наголо. Обрили. Лежу лысый. Черт с ними, с волосами. Но выпадение волос - это уже плохо. Еще один признак высокой дозы.
За окнами уже вовсю распускаются деревья. На улице отличная погода. За забором клиники шумит столица. Пошел в туалет, в коридоре никого нет - бегом сбегал на шестой этаж. Перекурил с мужиками на площадке. Настроение падает, многим стало хуже. 11 мая умерли Саша Акимов и несколько пожарных - ребята фамилий не знают.
13 мая. В клинике появились новые санитарки, в основном молодые девчата. Сейчас в палатах уборку делают они. До этого убирали солдаты, переодетые в больничные одежки. На лицах - повязки, на руках - перчатки, бахилы. Защищен нормально, но моет пол, будто отбывает срок. Девчата приехали с атомных электростанций. У них бросили клич, что здесь тяжело с младшим обслуживающим персоналом, они изъявили желание. У нас на этаже - Надя Куровкина с Кольской АЭС, Таня Маркова - тоже с Кольской АЭС, Таня Ухова с Курской АЭС. Девушки все общительные, с юмором. В палате стало веселей. Хоть поболтать есть с кем. А то лежишь, как сыч, все один и один.
14 мая. Волосы упорно лезут. Утром вся подушка в волосах. Но самочувствие пока неплохое, силы есть. Аппетит практически отсутствует, заставляю себя есть через силу. Чугунову гораздо тяжелей.
Уже знаем почти всех сестер. Люба и Таня молодые, остальным сестрам в среднем - сорок. Все очень внимательные, хорошие женщины. Постоянно чувствуем их тепло, заботу. Мы для них больше чем больные… Чудесные женщины. Кроме глубокой благодарности и величайшего уважения, ничего к ним не испытываю. На их плечи легло самое тяжелое бремя. Уколы, капельницы, замеры температуры, процедуры, забор крови и многое, многое другое. В палатах чистота стерильная или близко к тому. У нас постоянно включены кварцевые лампы. Поэтому лежу в темных очках. Врачи очень боятся инфекции. В нашем состоянии - это практически конец.