– Ты уверен, что справишься без меня? Может, мне не уходить?
– Я не справлюсь, но ты должна идти, надо делать дела. Только ты можешь их сделать.
– Я приду в 16.00.
– Нет, приходи в пять.
– Ладно, я сама решу.
Он улыбался, гладил меня по лицу, держал за руку. Нам было очень хорошо, мы были единым целым, и нас нельзя было разделить. Я собралась идти. Он шутил: давал мне попробовать кислородную трубку, потом сказал:
– У тебя есть жвачка?
Я ответила что есть.
– Ну, тогда пожуй. – Он смеялся, в его удивительных глазах было столько жизни и веселья!
– Я люблю тебя, я пошла. – Уходить было тяжело. Я боялась уходить.
Выйдя из палаты, я посмотрела через стекло. Он лежал счастливый и спокойный. Где‑то мелькнула мысль, что больше я его не увижу живым, но я прогнала ее от себя. Мой Сережа не мог умереть. Мы пережили страшную ночь, и теперь все должно быть хорошо.
Я попросила Сережиного друга приехать за мной: я очень устала и не хотела садиться за руль. Думала, что съезжу по делам и посплю. Но закрутилась, уже подходило время ехать в больницу. Я заскочила домой взять Сереже подушку и спирт для уколов.
Почему‑то очень болело сердце. Домой я приехала в 15.40. Поднялась на седьмой этаж. Моя мама открыла дверь в слезах:
– Сережа умер.
– Когда? – я бросилась к телефону, трубка висела. Голос из трубки знакомый, но я его не узнала, поняла только, что женский.
Я бежала вниз и не плакала – что‑то оборвалось. Внизу я просто завыла, заорала. Сережа умер!!!
Игорь ждал меня, без слов залез в машину, и мы понеслись в больницу. Я плакала, выла, орала. Что он пережил, бедный. Ему досталось. Я боялась, что сойду с ума. Сережа умер без меня, я никогда не прощу себе, что уехала!
Ехали тяжело. Пробка. Но Игорь молодец, делал все возможное. Еще днем, когда мы ездили по делам, я сказала ему, что когда приеду, то совру Сережке, будто бы через две недели он получит квартиру, но я не успела, а я так рассчитывала, что это вернет его к жизни. Все рухнуло. Я не могла, сердце разрывалось, мозг плавился.
Я выскочила из машины, спотыкаясь, побежала на пятый этаж. В коридоре сидели люди, кто‑то из ребят хотел меня остановить, но я не видела никого и ничего. К нему, моему родному, единственному. Я боялась, что его увезут без меня.
Влетела в палату, сдернула одеяло, и то, что я увидела, окончательно сразило меня: он лежал счастливый и спокойный. Я опустилась перед ним на колени, целовала его всего, его руки, шептала ему слова любви. Я знаю, что он слышал меня, он был со мной. То чувство, что я переживала, невозможно описать словами: это дикая боль, которая пронзила насквозь и держит в своих тисках и твое сознание, и твою душу. Я была зверем, раненным насмерть, который видит, как на его глазах убили и рвут его любовь, его половину, он бьется, воет, изнемогает от боли, но ничего не может сделать… Что‑то похожее, наверное, происходило и со мной. Я хотела умереть, боль убивала. Я просто тупо смотрела, как будто это не я, а кто‑то другой наблюдает за нами со стороны.
Разум отказывался верить в то, что самое страшное все‑таки произошло. Я разговаривала с ним, мне казалось, что он слышит меня, а глаза видят меня. Он здесь со мной, но я уже никогда не услышу его голоса. Он ушел от меня. Я здесь осталась совсем одна. Вот так, стоя перед ним на коленях и держа его за руку, ладонь к ладони, я понимала, что вместе с ним уходило настоящее женское счастье. Счастье женщины, которая была любима любимым. Я для него была всем, никто и ничто не могло в его жизни заменить меня. Он гордился и восхищался мной. Я была для него идеалом женщины, любовницы, жены, матери его детей, деловой женщины, человеком. Он любил меня. Его вера в меня стала моей путеводной звездой.
В эту минуту я понимала, что из счастливейших женщин на свете я становлюсь одинокой, побитой женщиной со сломанной судьбой. Где взять силы? Как подняться? Радость моя, помоги мне, не оставляй меня в этом кошмаре. Я не могу, не могу вот так остаться здесь без твоего тепла. Жизнь остановилась в тот миг. Он был – и все было, его не стало – и вся жизнь ушла вместе с ним.
Стоя на коленях, держа его за руку, я понимала свою беспомощность. Я не знаю, как можно описать, что чувствуешь, но горе – это страшное, сильное чувство, какое‑то безумие. Меня подняли за плечи, попросили выйти, я сняла с Сережи крестик, который мы вместе с доктором надевали ему, надела его на себя. Я целовала Сережу, не могла отойти от него…