Основная наша работа — уборка радиоактивной грязи. Собирали всё в мешки, вывозили в могильники, потом дезактивировали это место. И так — каждый день, три месяца подряд.
Хуже всего вертолётчикам. Они вообще никакой защиты не имели. Потом, когда определили степень опасности, которой подвергались пилоты, на пол вертолётов начали укладывать металлические плиты. А что такое это плита? Она быстро набирала радиацию, после чего начинала «фонить» и заражать лётчиков.
Авария на ЧАЭС — беда таких масштабов, с которой до сих пор в мире никто не сталкивался. Никто не знал, что надо делать. Именно поэтому в Чернобыле активно применялся один очень известный русский метод — «метод тыка» называется. Даже учёные, профессора, кандидаты, работавшие в Чернобыле, и, казалось, знавшие о мирном атоме всё, часто вынуждено использовали именно этот метод: получилось, сработало — хорошо. Не получилось, — давайте пробовать что-то другое.
«Метод тыка» срабатывал далеко не всегда. Бывало, очистим территорию, вынесем мусор, проведём дезактивацию. В результате радиации вообще нет, или стало значительно меньше. Всё прекрасно. А утром приходим работать, а оно опять фонит, да ещё и больше прежнего.
Олег Васютинский с сослуживцем
Вся беда в том, что при строительстве станции сэкономили на строительстве укрытия для реактора. Если бы оно было, то во время аварии реактор опустился бы в укрытие, и его гораздо легче было бы накрыть саркофагом. И никакого радиоактивного фона. Если бы не сэкономили, то распространение радиоактивного загрязнения удалось бы сократить процентов на 70. Или даже больше. Но сэкономили миллионы рублей. В результате потратили миллиарды или десятки миллиардов. Точную сумму назвать трудно даже сейчас. Есть информация, что на ликвидацию последствий аварии уходило 3–4 процента валового внутреннего продукта, так называемого ВВП, каждый год. Это очень много…
«… Когда вернулись, всех наших женихов как ветром сдуло…»
Ольга Охремчук и Людмила Орехова в 1987 году работали в зоне чернобыльской трагедии
— О том, что в каком-то там городке Чернобыль стряслось что-то нехорошее, мы узнали примерно за месяц до долгожданного дембеля. Официозные (а других тогда попросту не было) советские СМИ отделывались невнятными сообщениями об аварии на каком-то там энергоблоке электростанции. То, что грянула доселе невиданная беда, стало понятно, когда в полном составе снялась и убыла на Украину соседняя воинская часть — полк гражданской обороны. Но истинных масштабов трагедии тогда никто не представлял. Как, думается, и сегодня мало кто знает всю правду о подвиге ликвидаторов. Вот и я был изрядно удивлен, когда 22 апреля на встрече руководства областной Думы с калининградскими «чернобыльцами» увидел среди них двух женщин.
Ольга Охремчук и Людмила Орехова по-настоящему познакомились только теперь, хотя 26 лет назад одна сменяла другую в развернутом на территории бывшего техникума госпитале после установленной трехмесячной «вахты».
— Меня призвали как военнообязанную, — объясняет Людмила. — Сама я родом из Белоруссии, но оканчивала Калининградское медицинское училище. Получила диплом и вернулась на родину, в Брестскую область. Потом в город Пинск переехала, работала медсестрой в хирургическом отделении. И тут Чернобыль грянул. Мне, правда, не сразу повестка пришла, а уже в 1987-м, в январе. Дали 12 часов на сборы, оформили быстро все необходимые документы. В полночь на сборный пункт подкатил автобус, нас загрузили и повезли. По пути подбирали в городах и селах других призванных. В зону приехали 50 человек — все молодые незамужние девчонки.
Между прочим, отнюдь не все оказались столь законопослушными. К тому времени из чернобыльской зоны помаленьку стали просачиваться подробности там происходившего, народ успел много чего поразузнать о лучевой болезни и прочих специфических вещах, связанных с радиацией. Так что, многие из тех, кто имел нужные связи в военкоматах, успешно от призыва уклонились. Ну а те, кому с «блатом» не повезло или кто просто оказался совестливым человеком, дисциплинированно прибывали в указанное место в указанное время.
— В марте 1987-го повестка пришла подруге, тоже медсестре, — рассказывает она. — «Не плачь, — говорю ей. — Поедем вместе!» А у меня отец тогда был начальником штаба гражданской обороны города Гродно. Так что хорошо представлял себе положение дел и сам меня не пустил бы туда никогда в жизни. Но как раз была пятница, он уехал на выходные на дачу. Вечером в воскресенье вернулся, я к нему подхожу: «Папа, у нас есть вещмешок?» Мне уже повестку успели оформить (хотя в военкомате никак не могли понять, зачем мне это надо), и там было указано, что офицер должен явиться с чемоданом, а рядовым положен вещмешок. «А ты куда собралась?!» Так и так, объясняю. У него волосы дыбом, всю ночь не спал. Мой большой грех, конечно, что этим своим поступком обеспечила отцу инфаркт. Но вот такое воспитание я получила, и папа меня в конце концов понял: «Ты хорошо подумала? Что ж, это твое решение». Когда мы уже в автобусе сидели, отец вошел в салон и напоследок посоветовал: «Девочки, пейте все, что горит!» Я просто поразилась — он ведь никогда в жизни спиртным не увлекался.