Приехав из Киева в Полесское поздно вечером, я осталась ночевать в горкоме партии. «Заодно и подежуришь — я третьи сутки без сна, — сказал заведующий орготделом Анатолий Иосифович Герман, — в соседней комнате есть матрац…».
Часы пробили полночь. Я принесла Матрац и бросила на пол. Спать не хотелось. Села в кресло к телефону. Стол был завален бумагами. Прямо перед глазами какой-то список фамилий, некоторые цифры против них обведены красным карандашом. От нечего делать стала читать незнакомые фамилии: Кибенок… Правик… Лелеченко… Сердце дрогнуло: ребята из электроцеха рассказывали, что в день аварии Саша Лелеченко вместе с другими находился у поврежденного реактора, излучающего смертельные дозы радиации, — восстанавливали повреждения на силовом оборудовании: нужно было подать энергию. Рядом — вывалившиеся куски графита. Вода затапливала кабельные каналы. Срочно нужно было проверить трансформаторы, перекрыть задвижки подачи водорода. Он пошел сам, выгоняя молодых из цеха… В тяжелом состоянии его отвезли в больницу… Страшная догадка заставила машинально отдернуть руку от красного кружочка против его фамилии. Вспомнился телефонный разговор Германа с женой пожарника — в трубке слышался странный голос женщины, называвшей себя вдовой… Меня объял ужас: этих уже нет, уже — нет, Саши — нет… Я бросилась вон из комнаты, но в коридоре горкома партии было темно и тихо, и шагнуть в этот настороженный полумрак не хватало духу. Опустилась, оплыла на порог, спиной к столу, на котором лежит страшный список. Я не знаю, кто такой Кибенок, но я знаю Сашу — Александра Григорьевича Лелеченко, заместителя начальника электроцеха. Помню, как впервые пришла в дом Лелеченко — на день рождения его жены Любы, Любови Николаевны Матвеевой. Снимая обувь, прислонилась к стене — и закачалась на винтике с сорванной резьбой розетка. «Электрика в доме нет, — пошутила Любовь Николаевна, — зато на работу убегает чуть свет, а приходит затемно». — «Так ведь на работу — святое дело…» — улыбнулся Александр Григорьевич. А дело он действительно почитал и служил ему — об этом позднее, работая редактором многотиражной газеты, помещу я в ней статью Л. Малиновской. И он обидится на меня и не будет разговаривать полгода. А потом придет к дому и станет бросать в окно камешки… Простил, значит.
Воспоминания захлестывали: мы еще беспечно гуляли по городу, не веря слухам об эвакуации, а он уже заслонил нас собою — «работа — святое дело…».
Я переползла с порога на матрац и легла вниз лицом, зажав уши ладонями… Беда всегда остается бедой, каким бы массовым ни был героизм потом… Это — отнятая смертью жизнь или, иначе — жизнь, отданная не только во имя Родины и спасения тысяч и тысяч других, но и из-за преступной халатности, равнодушия к людям и делу, некомпетентности опять же других. Это — жертвенность, которой изначально можно было избежать. А смерть действительно выбирает лучших, потому что они первыми идут ей навстречу. Это — раненные болью глаза и души. Это — надломленные горем голоса молодых вдов, затаенная тревога за мужей и жен, отцов и матерей, друзей и любимых, сыновей и дочерей. Это — преодоление. Преодоление прежде всего самих себя… И не нужно пытаться начать жить сначала — нужно продолжать жить, но жить иначе: честнее, чище, разумнее и в то же время сердечнее, потому что нет чужой беды, чужой боли, чужой земли. Есть просто боль и просто беда. И одна Земля на всех… Преодолеть личное горе — конечно, мужество. Разделить, как личное, кровное, и преодолеть горе общее — героизм. И прежде всего героизм духа — основа правды и ее залог. Так боролись с бедой на Чернобыльской АЭС лучшие, те, что всегда первыми идут ей навстречу, преодолевая и страх, и усталость, и неизмеримо большую силу ядерной энергии, вышедшей из-под контроля и ставшей виной одних — и всех, платой одних — и всех… Преодоление. Преодоление сознания, своей пассивности, образа жизни, наконец. Проверка не только на прочность, но и на доброту, милосердие, сострадание и — понимание. Проверка на звание человека.
…И вот я сижу на комсомольском собрании, пристально вглядываясь в лица милиционеров. Да, самое страшное уже позади, но умирают еще и сегодня. Они привыкли выполнять приказы, но разве на приказах держится мир, разве приказ послал людей к смертельному дыханию реактора? Сергей Романенко… Он был в отпуске, но, узнав об аварии, прибыл досрочно, как и Владимир Григорьевич Шмаков. Две недели без отдыха нес вахту Николай Николаевич Кононенко — и никто не мог отменить этот личный приказ. А сколько выпало на долю участковых Анатолия Семененко, Петра Николаенко, Алексея Мельника, работника ГАИ Владимира Иваницкого. Останавливаю взгляд на Василии Андреевиче Кучеренко — мой ровесник, наш современник, один из командиров переднего края. Должно быть, это удел честных, судьба преданных долгу, доля первых. Именно в этом — назначение милиционера, независимо от звания и должности. Но в этом и сила человеческого духа. И еще в том, чтобы не «не задумываясь», а сознательно зачислить себя в добровольцы и быть им.