Из письма:
«По-разному относились припятчане к своему городу. Одни: провинция, дыра — никаких развлечений, кинотеатр забит, в бассейны не попадешь… Другие: квартира, дача, машина, гараж, хорошая зарплата — жить можно. Третьи: природа, грибы, ягоды, рыбалка, охота! Для родившихся — место, с которого начинается Родина. Для меня: моя школа, мое ПТУ, моя работа, мое любимое занятие — дискотека. Все родное: улочки, закоулки и округа на десять верст. Первые настоящие друзья появились здесь, первое чувство — здесь… Ощущал свою нужность, свою значимость. Сейчас в большом и чужом городе я песчинка. Никому до меня нет дела. А Припять давала практически все. С этим душа не хочет, не может и не расстанется никогда».
Всхлипывают женщины.
Курят мужчины.
Распахни широко окно! — там как будто идет кино, где у каждого тысячи дел и забот. Ты увидишь, как вдруг мелькнет за падением новый взлет, — это все эпизод, эпизод, эпизод…
Все продумали дискотечники. И эта песня, сопровождающая фильм, их — умышленная! — находка. Может быть, безжалостная? Или необходимая? Или единственно возможная именно потому, что не горем единым… За этими слезами не горе прячется, или. вернее — не только горе…
И пускай не на каждый вопрос мы находим ответ в том кино, где сценарий написан судьбой, — только, как бы порою для нас не сложился сюжет, надо быть нам в любом эпизоде собой!..
— Приехал в «Сказочный» мужик: помогите! Из Орла прилетел человек на самолете вместе с грузовиком. Водитель. Несколько дней мотался по округе, искал «хозяина», который его вызвал. Так и не нашел. Видно, «хозяин» в больнице… Пришлось человеку возвращаться обратно. А мужик хороший! Все твердил: ребята, я вынужден вернуться, никуда не берут, вынужден вернуться… Очень переживал. Запомнился он мне, жаль, имени не знаю. Хороший мужик…
Закусила губу Люба Сирота, сидит в лягушечьей позе, подавленная и некрасивая. А ведь красивая женщина. Еще несколько минут назад была красивая… Не видит себя со стороны. Да и кто смотрит сейчас с этой самой стороны, когда беда по всем прошлась, всех зацепила, перетрясла и просеяла — другое дело, что — ветер унес, что — осталось. Здесь нет посторонних: каждый о своем плачет, да сидят вместе; разная цена слез, да беду на горбу вместе выносят. Хотя куда вынесешь, когда она вздыхает так, что лес клонит. Саркофаг разрушенный реактор похоронит, а горе, горечь останется. В непосторонних. Сопереживших. Вот и прополаскивают дискотечники эту горечь, чтобы чистой была, тихой, глубинной; прорвется с криком наружу — погубит человека: озлобит, лишит чести и достоинства.
Медленно сменяются кадры — тоже идея дискотечников, опытны, удачливы их находки! А может быть, так замедлилось время? Здесь замедлилось. Перестало быть посторонним. Взялось помогать… Только этого никто не замечает потому, что время — для них — стало одним бесконечным рабочим днем и будет таковым, пока не одолеют себя — беду не одолеют. В этом — помощь и смысл непостороннего времени. Саркофаг — не обыденная церковь, что — так же — строилась миром, по обету, в одни сутки. У нас другой обет… Неопределенность же — вина не времени, а людей, «сидящих», из которых плач смехом прет, потому что они над белым кругом, над временем — сами по себе…
Сегодня это выяснено точно, что всей планеты нашей племена — мы с вами — цепочка, живая цепочка, идущая сквозь времена… Мерцают неразгаданные выси, со звезд струится ветер ледяной, и жизнь во вселенной, быть может, зависит от этой цепочки земной!..
Из письма:
«Никогда не делал Демидов дискотеку ради дискотеки. Вам музыку — пожалуйста: звучит, современная, но не суржик, не шлягер, а та, которую слушаешь не ногами, а ушами. Слайды — пожалуйста: посмейтесь — над собой, узнайте то, чего еще не знали, учитесь видеть. К нему тянулась молодежь. Он чувствует момент. Вот почему дискотеку ждали и после аварии и в Чернобыле, и в Зеленом Мысе, и в «Сказочном». На работе люди разбросаны по углам, по точкам. Музыка собирает их вместе, заставляет думать…»
Как сквозь сон, слышу свою фамилию и не могу понять, в чем дело. «Иди читай, — шепчет Василий, — тебя ждут». И я иду, чувствуя в ногах предательскую слабость: это особое ожидание — без недоверия, но и без любопытства — наудивлялись… а что я могу сказать и как сказать после этих кадров и песен, чтобы не обмануть ожидание, задеть опять же за глубинное? Теперь только честь чести верит на слово, а тем более здесь… Но мое дело — слово, в нем — моя боль, моя правда, мое прозрение. Совпадут ли? Мы одеты одинаково, уравнены ситуацией, но не идеалами, хотя многие действительно общие; мы жили по-разному «до» и будем по-разному «после», каждый — со своим смыслом жизни, хотя опять же в этом смысле и много общего. Сегодня, в этот час, все настоящее в нас — общее — должно совпасть, чтобы завтра — могло совпасть, потом — совпадало чаще и чаще. Все зависит от совпадения… Даже вселенная… Дрожит в руках микрофон. Начинаю читать — дрожит голос, чужой, отдельный от меня голос. Дрожат колени. Дрожит все внутри. Это не от страха. Каждый день во мне что-то меняется, перетекает из одного состояния в другое; сегодня я уже другая, но еще не та, которой буду, которой стану; я могу стать всякой, как и эти люди, — все зависит от переоценки ценностей, происходящей в нас. Многое может изменить слово! И в этот изменчивый белый круг меня поставили и случай, и судьба, и смысл жизни: нет права вымолвить слово, которому не поверят…