Незаметно размылась и исчезла граница между ночью и утром, а толпа плясала и плясала. Наконец появился заспанный жених и объявил в микрофон, что прощается с гостями. Никто не возразил ни жестом, ни словом. Толпа мгновенно поредела, рассыпалась. Сгорбленные фигурки словно отлетели в разные стороны. Начинался новый день в тридцатикилометровой зоне.
«Возвращение» в Припять
…Мы мечтали о возвращении. Бредили им. Уверенность вселяла и пресса, подняв вопрос о возвращении уже через несколько месяцев после эвакуации. Однако те, кто работал на электростанции, привозили совсем иную информацию: возвращение не состоится — радиационный фон вокруг атомной очень высокий. Смертоносный фон. Но желание хотя бы взглянуть, хоть одним глазком, от этого только росло. И как настоящую удачу восприняли разрешение забрать из квартир не только ценные, но и дорогие сердцу предметы: альбомы с фотографиями, письма, реликвии.
Встреча с городом через шесть месяцев стала одним из самых болевых моментов — до сих пор трудно подобрать слова, чтобы передать увиденное и пережитое. Не случайно этот очерк был написан последним. И не случайно я воспользовалась свидетельствами очевидцев, призвав их в соавторы.
Леонид Яковлевич Труппе (киевлянин): «…Прошло полчаса, как киевская электричка выплеснула нас на платформу Тетерева. Промозглое ноябрьское утро, серое и унылое, как раз соответствовало настроению и задаче: добраться до Припяти и к вечеру вернуться в Киев с вещами, оставленными полгода назад в припятской квартире. Вот он, пропуск на вывоз личного имущества. А что нас ждет впереди? — тридцатикилометровая Зона…
Зона. Слово-то какое! Страшное слово, за которым мне вновь видится военное время… Та же колючая проволока, охватившая часть территории, вырубленный лес, указатели: «Хозяйство такого-то…» А нам туда надо ехать, в Зону. Но пока мы выходим у автозаправки, не доезжая до Полесского, чтобы добраться до Стеблов, где оформляются бумаги.
Под моросящим дождем умяли километра три дороги, измочаленной тысячами прошедших до нас ног настолько, что она расползалась от самого осторожного прикосновения. Вместе с нами в «марш-броске» участвовало еще пятеро: мать с хромой дочерью из, Полтавы, женщина и муж с женой из Киева. Какое мужество все же у женщин, одиноких женщин, рассчитывающих только на себя, не жалующихся на судьбу, на трудности… Они молчаливы и печальны. Они целиком сосредоточены на чем-то своем…
Клуб, в котором производили оформление бумаг, заметен издали, — грузовики, фургоны, мотоциклы вокруг. Прямо с крыльца начиналась очередь к узенькой двери, за которой мелькнул милицейский околыш — оформляли пропуска. В зале с жалкими остатками кресел-инвалидов и экраном с заплатой две женщины выписывали квитанции и принимали деньги за перевозку личных вещей: автомобиль — на две-три семьи, и с каждой по 122 рубля. Сумма приличная, но кто в такой ситуации считает деньги…»
Аркадий Ш. (житель села Новые Шепеличи): «Полтора месяца прожили мы с женой в Киеве, пока решили вопрос с квартирой. Поехал за вещами, наняв за сто рублей грузчика, — одному не справиться за то короткое время, которое дается на сбор вещей. Те, кто уже ездил, просветили: бери деньги и для дозиметристов, иначе не выпустят. Можно и водку, но сейчас проверяют и машины, и людей, въезжающих в Зону. Подъехал я к дому, и руки затряслись, замок не мог открыть. Сначала сел, чтобы успокоиться… А потом началась беготня с первого этажа на четвертый и с четвертого на первый… Погрузили, поехали. На контрольном посту подходят двое. Увидели кое-что из мебели и велели выгружать. А все чистое, они проверили. «Почему?» — спрашиваю. «Не положено!» Сел и говорю: «Выгружайте сами, я больше не могу». Они переглянулись. Один говорит: «Ты же понимаешь, какую ответственность берем на себя…» — «Сколько вы хотите?» — спрашиваю. «Нас пятеро…» — отвечает второй. Дал я им пятьдесят рублей за ответственность и поехал. И больше бы дал — человек перед ними бессилен, у них власть и сила. Да разве одному мне пришлось этот стыд пережить…»
Александр К. (житель Припяти): «…Нельзя было вывозить магнитофоны, телевизоры, но на свалке я что-то ни одного магнитофона не видел. Зато взломанных квартир сколько угодно. В озлоблении люди выбрасывали стиральные машины, телевизоры, магнитофоны прямо из окон. У меня был японский магнитофон. Спрятал я его под вещами. Но разрыли, нашли. Хотели забрать, а я не дал — трахнул его об землю и заплакал. А дозиметрист закричал на меня: «Что ты сделал, кретин?» Не выдержал я тут и сказал им все, что думаю. Вступились люди…»