Антонина И.: «Перед самой аварией мы поменяли с мамой мебель во всех четырех комнатах, старую — отвезли на дачу. Сколько мы ждали этого праздника… как любовно обставляли каждую комнату, как радовались дети. Потратили все, что с таким трудом скопили. Как я могла что-то выбрать, если все дорого, с каждой вещью что-то связано. Это не жадность, это растерянность. Брала то, что попадалось под руку, отбрасывая в сторону только детские вещи… Вот почему многое оказалось ненужным, а нужное осталось. Трудно передать то состояние: что-то вроде прострации».
Л. Я. Труппе: «Все оказалось чистым, словно «грязь» сознательно минула эту квартиру. Впереди нас кто-то выбросил из машины новенькую стиральную машину — запрещенный груз. Хозяйка ее безучастно стояла в стороне.
Припятчане в своей массе оказались не настолько уж сентиментальны, как мне доводилось слышать. Их нервные стрессы и эмоциональные взрывы легко объяснимы: целый год в постоянном напряжении…
И вот последний пост на выезде из Припяти. Нам желают счастливой дороги. Это значит, чтобы не «захватили» чего-нибудь по пути. Вот и тридцатикилометровая Зона позади, но посты следуют один за другим. На одном нас основательно искупали — машины блестели, как новенькие, но уже через два поста их мыли вновь…»
В Киев мы приехали уже утром. Водитель, поспав пару часов на собственном бушлате на полу, отправился в обратный путь.
Я сидела посреди разбросанных по всей комнате мешков, из которых высыпались одежда и книги, и перелистывала свои записные книжки: «…Каждая победа над природой… имеет, правда, в первую очередь те последствия, на которые мы рассчитывали, но во вторую и третью очередь совсем другие, непредвиденные последствия, которые очень часто уничтожают значение первых». Фридрих Энгельс.
Женщины
— Никогда не думала, что любовь придет ко мне именно в дни беды. Все мысли были об аварии. Казалось, не чувствовала ничего, кроме боли и страха, кроме растерянности. И вот… Может, мы совсем не знаем своего сердца. Только у черты понимаешь, что создана для любви, нежности, заботы. Для детей и для семьи. Мое счастье шло рука об руку с несчастьем. Счастье победило.
…Они стояли рядом. Слышали голоса друг друга. И не замечали один другого. Он хотел записать адрес знакомого — не оказалось ручки — повернулся… И встретился с ее глазами. Подумал: глаза моей жены!
— «Чего бы ты хотела? Что я могу для тебя сделать?» — спросил он. Я и брякнула: погулять в поле до рассвета.
…Он нес ее на руках. Через поле. Высокие сапоги не могли служить защитой — еще выше трава. Он защищал ее. Видел только ее глаза, в которых смешались восторг и страх, нежность и тревога, благодарность и растерянность. Наверно, они выглядели смешно: влюбленные в робах и респираторах. Наверно, они были легкомысленны: на обочины дорог сходить и съезжать запрещалось… Но они были счастливы: пришло их время, именно сейчас, когда не гуляют в полях, не лежат в густой траве, не рвут цветов и не плетут из них венки, не пьют горстями воду из родников… Бывает, оказывается, и такое время. Может быть. И все же их время совпало с весной и только с весной.
— Он нес меня очень долго. Я знала, что ему тяжело. Сказала об этом. Он ответил, что это самая легкая ноша в его жизни.
Есть пословица: жизнь прожить — не поле перейти. То поле перейти было все равно, что жизнь прожить… Он смог. С ним и я. Значит, нам суждено прожить несколько жизней. Только бы без респираторов.
…За все время — за все поле — они не проронили ни слова. И тем не менее сказали друг другу все. Где-то щебетали птицы. И они боялись, что этот птичий диалог может прерваться. Они боялись тишины поля и леса, тишины жизни. Они любили.
— Я приехала в Киев из Полесского поздно вечером… Празднично украшенный город. Гуляющие по Крещатику взбудораженные весной люди. Веселые. А у меня состояние опустошенности. Даже тупости. Вроде бы приличнее в такой ситуации плакать, страдать… Но, видно, наступил предел. В голове какие-то странные строчки: с тенью своею по свету скитаюсь…
…Людмила дошла до гостиницы. Остановилась. «Москва» сияла всеми окнами, призывно и таинственно. Только разве может человек с улицы вот так запросто поселиться в этом отеле… И эта «Москва» слезам не верит. И все же вошла. Швейцар, иронически оглядев ее с ног до головы, посторонился.
— Подошла к администратору и молчу. Смотрю на нее и молчу. Она занервничала: «Вам что надо?» — «Номер, — отвечаю, — отдельный». Насмешливо вскинула брови. Потом лицо ее дрогнуло. «Вы из Чернобыля? Справка о том, что здоровы, есть?»