Это отрывок из беседы с главным архитектором проекта Припяти Геннадием Ивановичем Олешко в 1982 году. К сожалению, этот талантливый человек скончался за год до аварии после тяжелой болезни. Сохранилась и старая запись разговора с бригадиром монтажников Иваном Нестеровичем Рагулиным:
«Двадцать четыре года работаю на монтаже, в основном главных корпусов электростанций. Но все делаю, как впервые, все мне интересно. И не только в моей работе. Люблю наблюдать за тем, как красит маляр, как электросварщик вычерчивает шов, как из-под рубанка плотника кучерявится стружка. Да и работа монтажника позволяет многое увидеть. И не только увидеть, но и почувствовать, ведь первый дождь — наш, первый снег — наш, проклюнулся из почки весной первый зеленый листок — тоже наш…»
Велика сила чувств, разбуженных мечтой создателя: несколько раз Г. И. Олешко менял проект, чтобы сохранить груши-вековухи, сосновые островки, отдельные деревья — он чувствовал землю, на которой жил и работал. Потому что любил не только свое дело, но и землю.
Эвакуация
В это утро, 26 апреля, я проснулась с ощущением какого-то еще неизведанного волнения и, одновременно, с чувством сброшенного наконец с плеч тяжелого, но сладостного бремени: вчера, еще до темна, дописалась последняя строка поэмы о Паганини, которую я решила включить в свой поэтический сборник. С этой последней строкой рождалась моя первая книга, книга моего мира, моей души; с этой последней строкой рождались новые надежды… Распахнула шторы — и зажмурилась от яркого солнца. Курчавились нежной весенней зеленью под окнами березки, самолюбиво топорщились резные листочки клена. И только птиц не было слышно, в кормушке осталось нетронутым зерно. Зато солнце оставалось солнцем! Захотелось на улицу, под эти животворные лучи, под высокое небо… Хотелось вдохнуть полные легкие весенней свежести, еле уловимого аромата воздуха, чтобы — в который раз! — ощутить полноту жизни, неповторимость каждого дня, каждого мгновения…
…Улицы Припяти были обильно политы водой. Как нередко. Но на ее поверхности, особенно во вмятинах дорог и у бордюров, пузырилась белая, почти морская пена. «Добавки», — мгновенно пронеслось в голове, и глаза сами обратились в сторону АЭС. Но сосновый бор, любовно сохраненный строителями, закрывал привычную панораму корпусов и труб энергоблоков. Я поспешила в первый микрорайон, откуда атомная была видна как на ладони.
В субботний день в городе особенно многолюдно: торопятся в школы дети первой смены, возвращаются из бассейнов и со стадионов мальчишки и девчонки второй смены, гуляют с розовощекими малышами нарядные мамы, спешат с набитыми рюкзаками запоздалые рыбаки и с садоводческим инвентарем дачники. Но непривычно часто встречаются люди в милицейской форме — у почты, возле школ и училища, Дворца культуры, магазинов, на площадях. Праздношатающимися их не назовешь. Подтянутые, сосредоточенные, спокойные. И только во взглядах нет-нет и промелькнет озабоченность.
Я подошла к автостанции — пустота. Все рейсы отменены. Пуст и базар, лишь заядлые покупатели стайкой обсуждают досадное недоразумение, в разговоре то и дело мелькает слово «авария».
Припятчане, живущие более пятнадцати лет в соседстве и содружестве с атомной электростанцией, привыкли к ее существованию, даже к внеплановым остановкам реакторов и аварийным выбросам, и не придавали этому большого значения, уверовав в ее безопасность и надежность. Для большинства горожан Чернобыльская АЭС не просто место работы, но и сама жизнь, а значит, и потребность, и интерес, и… любовь.
Но сегодня небо над ЧАЭС кровоточит. Огромная черная труба четвертого энергоблока стала красной; она, словно раскаленный скальпель, вспарывает небо; она приковывает взгляд, завораживает богатой палитрой красного цвета. И я иду на этот цвет, словно какая-то сила подталкивает в спину. Меня остановил постовой: «Туда нельзя!» Туда — нельзя. Там, ниже трубы, развороченная стена корпуса четвертого энергоблока, черная, неестественная. Вот оно — найденное слово, объясняющее этот странный день, 26 апреля, — неестественность.
Я вновь возвращаюсь на людную площадь. Все говорят об одном и том же, но неуверенно и неопределенно. Решили узнать в горкоме партии. Кто-то направился к телефону, но в трубке, вместо ответа, одни вопросы: кто говорит? кто сеет панику? как ваша фамилия? Наконец направились в милицию — уж там наверняка дадут правдивый ответ.