Вот газеты пишут про уголь и про нефть. Уголь на своем месте лежит. Нефть на своем. А человек-то уголек выгребает и выгребает. Тоннами и тоннами. И что получается? Было место рождения — стала пустота. Ее отбросами не заполнишь. Понимает ли это человек? Не думает он об этом. Однодневка. О плане думает. О славе. Ударником себя почитает, если опустошит лоно земное сверх плана, сверх меры. А меры люди вообще не знают. Ни в чем. Опустошит ударом. Насилуем землю. А выходит, что и себя. Вот штука-то какая…
Ездил я специально на ударников-то поглядеть. Еще в молодости. С одним несколько дней толковали. В отпуске он был. Не столковались. Приговор вынес: вредный, мол, ты человек, мысли твои от дела отвлекают, религией попахивают. Нет, я не могу сказать, что я верующий. Но во что-то же я должен верить!
Повел меня на шахту. Что сказать, труд тяжелый… Бригада крепкая. Все ударники. Но это как личное клеймо, за которым лица-то и не видно. Работают люто. Лю-то! И темно в забое. Вот и в душах свету немного. На расстоянии глаз — один уголь. Все силы работе отдают. Работа для них тоже как религия. А на человеческое сил уже не остается. А разве смысл жизни из одной работы складывается? Жить, чтобы работать? Или работать, чтобы жить?
В Припяти тоже ударники были. Матом гнали людей за процентами. И награды получали. А кому рядом с ними лучше стало? Вот один бригадиром работал. Комсомольским. Понадобился передовик. Перетрясли бригады и этого выбрали. Где-то просто повезло. А он сразу и вознесся. Многое человеческое растерял, пока в президиумах сидел да выступал. О людях забыл, больше о себе помнил. И стал не людям служить, а тем, кто его дутую славу пестовал. Угодным стал. После аварии в профком сел интересы производства защищать. И преуспел. Уже готов для этого.
Или вот еще. Отвечал инженер ЧАЭС за технику безопасности, за радиационную безопасность. Случилась беда — все забыл, только о себе помнил. Спасая себя, обманул другого… Дескать, терпимая радиация, нет опасности для жизни. Погиб другой… Только спас ли себя? А был коммунистом. Правда, выгнали потом.
Мои руки тоже работы не боялись. И бригаде в тягость не был. А вот смысла своей работы так и не понял! Строил атомную, чтобы лучше жилось. А вышло опять вопреки, вопреки человеку. И не могло иначе: я о зарплате думал, о работе думал, а о жизни нет. О жизни всего живого не думал. Смотрел от стены до стены, от отметки до отметки. Был работником, а человеком был мало.
В ночь аварии пошел один начальник к другому чай пить. С одного блока на другой. Сидит и пьет. Ему звонят с четвертого: тут что-то неладное творится. Он обругал смену и трубку бросил. Спокойно чай допил и пошел. И шел, наверно, не спеша. Пришел — а блока нету… Работником был, а человеком? Смысл своей работы для жизни понимал?
Вот я и говорю: работать, чтобы жить. А жить — обо всем живом помнить. Каждая тварь рождена природой. И человек тоже. У каждой твари свое место. У рыбы — озеро, у волка — лес, у кулика — болото. А человек везде хочет быть. Все места занять, всех изгнать. И обязательно хозяином хочет быть. Высшим существом. Хочет властвовать над землею и небом. А разве он сильнее муравья или мудрее змеи? Разве строят муравьи свой муравейник хуже, глупее?
Вот и борется человек не за жизнь, а с жизнью. Вот и выходит все вопреки.
Два брата работали на атомной. Один, как и я, жил в общежитии, только женат был, двое детей. Бедновато жили.
Другой в трехкомнатной квартире. С одним ребенком. Все имел — на север несколько раз ездил.
После аварии первый получил десять тысяч компенсации и трехкомнатную квартиру. А второй — двух и восемь с половиной.
Были братья — стали враги. Разве их жизнь развела?
Вместо койко-места появилась квартира и у меня. И деньги завелись. И даже… женился. Конечно, рад. Как не радоваться-то?! Только лучше-то я не стал. И жить, как думаю, не умею. Способностей нет. Света от меня мало живому на земле, хоть и электростанции всю жизнь строил.
Психолог-псих
Зазвонил телефон. Встревоженный мужской голос… Человек представился и попросил о встрече.