И вот мы сидим напротив друг друга. Он — под два метра ростом, молодой, интеллигентный. Лицо бескровное, но живое. Чистый взгляд. Абсолютная логика. Четкая речь. И — волнение, растерянность, муки совести…
— Я поехал на Чернобыльскую АЭС по собственному желанию. По образованию я психолог, поэтому мой интерес и мое желание помочь людям вполне понятны. Тем более, что они нуждались и нуждаются в такой помощи.
…Чуть раньше я встречалась с врачом-психиатром, психотерапевтом Валерием Вячеславовичем Навойчиком. Он жил и работал в Припяти с августа 1975 года. После аварии целый год постоянно находился в тридцатикилометровой зоне — хорошо знает не только своих пациентов, но и общую психологическую ситуацию. Интерес вызывает факт, что в мае-июне В. Н. Навойник работал в здравпункте административно-бытового корпуса ЧАЭС.
Готовность припятских врачей к экстремальной ситуации, их компетентность, знание особенностей лучевого воздействия на человеческий организм отмечали впоследствии и профпатологи Москвы, и доктор Р. Гейл.
Действительно, с первых часов аварии медперсонал медсанчасти № 126 мужественно и спокойно начал принимать пораженных. За двое суток через их руки прошло 250 человек. Правильно были проведены диагностика и сортировка, выбрана тактика ведения больных. Наиболее тяжелых отправляли в Киев и спецрейсами в Москву.
Одновременно на третьем и четвертом энергоблоках шла борьба с огнем, потом началось укрощение бесконтрольной стихии атома на разрушенном реакторе. Люди уже знали степень опасности, поэтому напряжение шло по возрастающей: и напряжение мужественной и самоотверженной борьбы с бедствием, и напряжение человеческих сил и возможностей.
Местом кратковременого отдыха участников ликвидации аварии стал бывший пионерлагерь «Сказочный». Здесь остались самые необходимые. Здесь не было паникеров.
Уже пятого мая сюда приехали психотерапевты и психиатры московского института имени Сербского. Их оценки психического состояния людей в период экстремальной ситуации соответствовали действительности: люди со знанием дела и пониманием выполняют свой гражданский и профессиональный долг (единицы погоды не делают…), в их душах нет паники.
«Было смятение, был страх. Но они не раздавили, не вызвали массовых психозов даже в самые напряженные месяцы — май и июнь, несмотря на тяжелейшие испытания на прочность и мощное лучевое воздействие в крайне сложной, многомерной психотравмирующей ситуации, — рассказывает В. Н. Навойчик. — Но эта ситуация действовала и в течение года… Тяжелые психические поломки были единичными, а вот невротические реакции не столь редки, как бы того хотелось чисто по-человечески.
Потрясали и контрасты. Накануне аварии: чистота, опрятность города, уже вывесившего флаги и транспаранты перед майскими праздниками, а утром: залитые дезраствором улицы и… дети, бегающие по лужам. Нарядные толпы в субботу и тихие, настороженные во время эвакуации — и вот уже безжизненный город. Машины скорой помощи везли пораженных, а женщины с детьми не отходили от больницы, переговариваясь с мужьями через открытые окна. И никакие силы, никакие разъяснения не давали результатов. А после эвакуации эти люди осознавали свою беспечность, свое незнание, весь трагизм случившегося и, естественно, возникали стрессовые ситуации».
После эвакуации произошла переоценка ценностей. Все казалось безделицей по сравнению с происшедшим. И только к природе осталось прежнее отношение, хотя невозможно было постичь ее буйство, пышное цветение, кажущуюся нетронутость и… смертоносность.
«Не было громкого смеха, хотя не обходилось без шуток, без анекдотов на аварийную тему. Веселая музыка раздражала, казалась кощунством при существующем трагизме.
Конец апреля и первые дни мая — максимальное психическое напряжение, в котором было и ожидание еще более трагических последствий нового взрыва, если перекрытия не выдержат температурного воздействия неуправляемого реактора и все ЭТО рухнет в воду бассейна-барбатера. Порой казалось, что вот-вот наступит предел… Но уже десятого мая мы узнали о ликвидации опасности. Можно было перевести дух. — Валерий Вячеславович и во время рассказа переводит дух: картины прошлого четко запечатлелись в памяти и сердце, причем в красках и ритмах, с мельчайшими подробностями — и все болит по-прежнему… — Только человек с каменным сердцем мог сохранить его от боли и болезней после всего пережитого. Вот и болят наши сердца, тревожа и нас, врачей. Это теперь, спустя два года. А тогда…»
А тогда волновала судьба реактора, судьба станции, судьба города и земли. Даже о семьях вспоминали мимоходом, порой еще не зная, где они, главное, что в безопасности. С болью вслушивались в информационные сообщения, вчитывались в газетные строки, сопоставляя услышанное и прочитанное с истинным положением.