Конечно, и пожарные, эти славные ребята, и коллектив смены № 5 (живые и мертвые) — герои. Но нельзя забывать, что они еще и жертвы. Жертвы опять же чьей-то глупости, недальновидности и просто равнодушия. Ни мы, ни тем более они — пожарные, не представляли ни масштаба аварии, ни степени угрозы.
Сейчас положение не лучше. По-прежнему служба радиационной безопасности подсчитывает по нашим «накопителям» «граммы» дозы внешнего облучения, в то время как «тонны» дозы внешнего и внутреннего облучения, полученные нами во время аварии и после (уже от своих радионуклидов) — остаются безвестными.
Вот и уволься тут… Без документа, без информации. Кому и что докажешь? Всю жизнь будешь лечиться от насморка — и никому не нужно твое прошлое. И ЦРУ стоило бы поучиться у Минздравов СССР и Украины конспирации и умению лгать! Лечить не умеют, диагнозы определять не умеют, дозы — тем паче… Зато умеют писать диссертации и фальшивые выписки из историй болезни, умеют заткнуть рот, умеют сделать из нормального человека «душевнобольного». И нигде нет на них управы, потому что не оставляют они документов, изобличающих их деятельность.
И ведь интересно получается: радиация была вредна и страшна во всем мире — до аварии на ЧАЭС. Эхо Хиросимы и Нагасаки сорок лет звучало и устрашало людей именно радиоактивными последствиями… звучало с экранов телевизоров и со страниц газет. А вот 26 апреля 1986 года смолкло! Впрочем, так же внезапно выздоровел и с формулировкой общего заболевания был отправлен из 6-ой клиники домой в Ташкент Матвеев, имевший с 54-го года хроническую лучевую болезнь и признававшийся все эти годы (в том числе и 6-ой клиникой) инвалидом. Он и выглядит инвалидом. Я находился с ним в одной палате в ноябре 1986 года — и увидел в нем свои перспективы. И мне стало страшно. Я видел, как он пытается бороться за свои права, — но он был один… Нас, выпечки 1986 года, было много — и все равно мы ничего не добились, ни на сантиметр не приблизились к истине.
Чтобы не быть голословным: ни в 6-й клинике в Москве, ни в 25-й в Киеве, ни даже в родной МСЧ-126 я не имел права прочитать или даже бегло пролистать карточку или выписку из своей же истории болезни — они для служебного пользования, а фактически — для секретного. И вот когда год спустя все же удалось попользоваться ею, я увидел насколько она фальшива!!! Оказывается, в ночь 26 апреля 1986 года и на следующую смену я был на работе не полторы смены, а всего два часа. Причем находился не на транспортном коридоре четвертого энергоблока, где и до сих пор заказано ступать ноге человека, в 20 метрах от реактора, а на расстоянии 300 метров. У меня был не радиационный ожог носа, а всего лишь воздействие таблеток йодистого калия (я рад, что дети оказались к нему более стойкими).
В данный момент я на ЧАЭС один из лидеров по хранению радионуклидов в организме, что, конечно, не делает мне чести, но это не единственное доказательство — реальное — моей причастности к той роковой ночи. Что характерно: 6-я клиника выставила меня с заключением «практически здоров» и внешним фоном 800 мкр в час от груди, что в 10 раз выше предельно допустимого фона загрязнения вещей, находящихся в квартире. Все вещи, имевшие гамма-фон 70 мкр в час, изымались и вывозились на захоронение в Чернобыль. А ведь с вещами мы «общаемся» на расстоянии и периодически — я же, как вы понимаете, со своей грудью расстаться не могу. Да и фон внутри гораздо выше, чем снаружи. Но 6-я клиника отказалась учитывать это обстоятельство. Не послали меня и на СИЧ (счетчик излучений человека). Наличие гамма-фона категорически отвергалось (вот слова Гуськовой и ее зама Надеждиной: «Гамма-фон! Не может быть! Где вы мерились? Мыться лучше надо. Или прибор неисправен»). То же я услышал и в Институте радиологии в Киеве…