После заключения «практически здоров» я лечился еще целый год (меня проверили на СИЧ, но никаких результатов я не получил — тоже секрет), пытаясь понять, куда же мне все-таки себя причислить: к больным или здоровым? Получил еще пять диагнозов — и все они, естественно, «не имеют практической связи с радиоактивным воздействием» (так утверждает 3-е ГЛАВНОЕ Управление при Минздраве). Подобными фактами могут похвастать и мои товарищи: Хандрос, Палькин, Заболотных, Стукалов, Богданов, Вербовой, Агулов, Непета, Шовкошитный и многие другие.
Спрашивается: откуда же. берутся эти болезни у огромного числа абсолютно здоровых работников ЧАЭС? Или я и мне подобные просто мнительные люди? Работникам Минздрава нравится именно такая версия: раз радиофобия, то чего их лечить — время само вылечит!
Раньше была радиация, теперь — радиофобия. Если продолжить эту цепочку, то можно предположить, что на смену им непременно придут радиомания и — радиофилия (если такие времена настанут — настолько адаптируются люди, то несуны могут стать настоящим бичом атомной энергетики: они же растащат все топливо по домам!). Вот и пожинает плоды всего этого нынешний директор станции (который по счету?): кем, когда, на каких условиях будет заселен Славутич, когда стабилизируется коллектив, появится наконец возможность перейти на нормальный и безопасный график работы? Нам понятны его тревоги и проблемы. Наш директор заслуживает уважения и симпатии. Охотно верим, что он сдержит слово и первым поедет в Славутич. Но это обстоятельство не освобождает его от проблем взаимоотношений с прежним персоналом.
А «сверху» настойчиво требуют быстрейшего решения всех проблем — перестройка, ускорение (ради кого?). Боюсь, что вынужден будет и нынешний директор на все закрыть глаза и поставить ультиматум: едешь — не едешь? В первом случае придется с семьей (дети имеют по 20 бэр) догнивать в Славутиче — фальшивом, зато пригодном для киносъемок городе, причем «Положение о заселении…» позаботилось о том, чтобы ты уже никогда не вырвался из этой резервации. В противном случае, как отработанный элемент, будешь выброшен на улицу, как на клятом Западе, не доработав стаж, не имея ни постоянного жилья, ни свободы переселения, ни честных медицинских документов, ни элементарных представлений о своих жизненных ресурсах (впрочем, извиняюсь: остается еще машина, за которую выплачивать до 2002 года, и силуминовая медалька «За ликвидацию последствий аварии на Чернобыльской АЭС», и, несмотря ни на что, теплые воспоминания о родной атомной станции и ее коллективе, о городе, где любили и верили, еще не помышляя о той грязи, в которой теперь живем).
Теперь все изменилось. Авария на многое открыла глаза, сделала нас жестче, грубее, практичнее. И вот эта практичность, выработанная после аварии, подсказывает, что вряд ли мы чего-нибудь добьемся: гласность, демократия, справедливость — лишь иллюзия.
Судеб, похожих на мою, здесь много. У каждой свои нюансы. Но объединяет нас одно: неверие\ Лично для меня это страшно втройне, потому что я педагог по образованию (в случае ухода со станции мне придется работать с детьми — вот как им да своим детям не передать эти настроения?). Так что остается лишь пожелать больше усердия и конспирации товарищам из Королевства Кривых Зеркал. А мы, поодиночке, будем уходить в город уснувшего человеческого достоинства за своим особым счастьем… Только кажется мне, что все мы только бы выиграли, если бы научились проявлять к людям гуманность еще при их жизни, чтобы потом, лет через пятьдесят, не было необходимости гордо заявлять об искуплении своих грехов, своего позора…
Итак, подведем итоги…
В «Литературной газете» (8 февраля 1989 года) писатель С. Залыгин рассказывает об «весьма представительном совещании» по пропаганде строительства гидроэнергетических объектов на ближайшие 15 лет, когда число крупных ГЭС с 200 должно возрасти до 300. И далее: «…АЭС — это вообще «закрытая зона». Мы у себя в журнале («Новый мир») задумали напечатать повесть о чернобыльской трагедии. Но тема оказалась вне зоны гласности — в соответствии с инструкцией Совмина».
Кроме инструкций, существует и ведомственная цензура. Целый ряд моих очерков и новелл о чернобыльской трагедии имеет такой новоявленный штамп: «Государственный комитет по использованию атомной энергии СССР. Разрешается для открытого опубликования с учетом замечаний по тексту на стр. (далее следует перечень страниц, на которых — красными! — чернилами вычеркнуты предложения и целые абзацы, связанные с недоверием к чиновникам от атомной энергетики и здравоохранения, не говоря уже о конкретных цифрах или фактах «уличительного» содержания). Других сведений, запрещенных «Перечнем по ЧАЭС» не содержится». Вот это и есть «главный урок Чернобыля» в период гласности: ведомства стали комитетами по литературной цензуре, а чернобыльская тема вообще «не-же-ла-тель-на».