— Иди ты к черту, хренов теолог. — бурчит себе под нос окончательно сбитый с толку Толя. — Скажи, хоть, чего тебе надо?
— Помочь вам. — просто отвечает Эзук.
— Ты помог. — вмешиваюсь в разговор мужчин я, — Что дальше?
— Помочь вам еще раз.
— И каким же образом?
— Еще раз спасти от смерти вас обоих.
Мы с Толей ошалело переглядываемся, и во взгляде каждого из нас можно прочесть: «Ну и замашки!» Спасти бегуна от смерти?… Это даже покруче, чем мечта любого мародера, «Убить бегуна».
— И где же нас ждет Костлявая? — спрашиваю я.
— В пятом бункере. — скорбно сложив руки на груди отвечает он. — Бункера больше нет, он захвачен людьми Мадьяра.
— Кто такой Мадьяр?
— Павел Мадьяров. Бывший лейтенант вооруженных сил России. Бывший — не потому, что был отправлен в отставку, а потому, что вооруженных сил не стало в принципе. Вовремя боевых действий на северном Кавказе при применении снарядов из обеденного урана, что, естественно, было санкционировано свыше, но нигде и никогда не упоминалось, Мадьяр впервые обнаружил, что подержав в руках такой снаряд может настроить свой слух так, чтобы слышать ультразвук. Начал экспериментировать со своим новым талантом, и понял, что натеревшись порошком из обеденного урана, может обогнать идущий на полном ходу танк. Доложил об этом своему начальству, после чего получил повышение и был переведен в особое отделение, состоящее из нескольких десятков подобных ему.
— Бегунов? — выдохнул Толя.
— Да, вы называете их именно так. Надо сказать, меткое название — в других городах то же самое явление называли суперменами, летучими мышами, инфралюдьми и ночными кошками. Название «Ночные кошки», надо сказать, пошло именно из армии — именно так назывался этот экспериментальный отряд.
— Откуда ты все это знаешь? — задаю я, наконец, тот вопрос, который следовало бы задать сразу же после его слов о падении «пятерки».
— Вы же бегуны, — улыбается он, — Вот и используйте свои способности по назначению. Обо всем этом говорит Черное Безмолвие. Воздух пропитан вестями, и нужно лишь уметь их слышать. Кому, как не вам, слышащим ультразвук и видящим инфракрасный свет, говорить с Безмолвием?
Мы молчим и, должно быть, выглядим пристыженными — мол он, называющий себя человеком, слышит то, что недоступно нам. Но в наших головах вертятся сейчас совершенно иные мысли. Как? Откуда? Почему он знает о нас и о падении «пятерки»? Ведь все эти разговоры о голосе Безмолвия — полная чушь, и в самом деле, кому, как не нам, знать это. Но… Эзук знает кто мы, знает о Мадьяре, если его и в самом деле зовут именно так, знает о захвате «пятерки»… Как?
— И что планирует Мадьяр в дальнейшем? — спрашиваю я, думая о том, что этот вопрос нужно было задать сразу же, не гадая о том, кто такой Эзук, и откуда он знает о последних событиях.
— Ему нужны бегуны для нападения на Штаты и, естественно, ядерный арсенал завода. Вооружившись в пятом бункере он двинет к заводу всех своих людей. Да, собственно, уже и двинул. Максимум, через час, они будут у северных ворот, и обрушатся на завод всем скопом.
— Сколько их? — спрашивает Толя. Нет, все-таки, не снабженец он. Солдат…
— Три с лишним сотни.
— Помимо Мадьяра среди них есть бегуны?
— Еще двое. Не менее сильные и тренированные, чем он. Его сослуживцы из «Ночных кошек».
Толя зло бьет себя кулаком правой руки по раскрытой ладони правой. Я понимаю его чувства — трое хорошо обученных бегунов-диверсантов, атакующих завод вместе с оравой обычных людей… Приятного мало.
— А теперь — последний вопрос… — Толя делает шаг к Эзуку, а затем молниеносным движением выхватывает нож и приставляет к его горлу. — Кто ты, и зачем ты все это рассказываешь нам? Только не надо больше говорить про голос Безмолвия и про твое желание бескорыстно спасти нам жизнь. Понял?
Эзук кивает. В его глазах не видно и тени испуга — он все так же спокоен и рассудителен.
— Ты все сказал сам, Анатолий. Мне нечего добавить к твоим словам. Ты же запретил мне говорить правду.
Издав протяжный стон, Толя отпускает Эзука и прячет нож в ножны.
— О Боже мой! — бормочет он, — Да что ты за урод-то такой, а? Откуда ты на мою голову?!
Меня осеняет догадка, и я говорю, обращаясь к Эзуку:
— А что с Сергеем?
— С Сергеем? — непонимающе переспрашивает он.
— Еще одним бегуном из нашей команды. Он отправился в «пятерку», когда связь оборвалась. Так, для профилактики — проверить, что к чему. Попутно должен был восстановить связь. Он не вернулся… Мы предполагаем, что его накрыло взрывом… В общем, могло что-то случиться и… — я теряюсь окончательно. Мне не хочется даже думать о том, что Серега мог погибнуть, а уж высказывать эту мысль вслух — Боже упаси.
— Понятно… — задумчиво произносит Эзук, и его лице читается удивление и непонимание. — Нет, о нем я ничего не знаю.
— Что, Безмолвие молчит? — с издевкой спрашивает Толя.
— Оно никогда не молчит. — отвечает он, — Но далеко не всегда отвечает на мои вопросы. Я попробую что-нибудь выяснить.
Сидящий у его ног волк дает о себе знать низким гортанным рычанием. Шерсть зверя встает дыбом, и он, затравленно озираясь, прижимается к ногам Эзука.
— Что? — спрашивает Толя не то у волка, не то у человека.
— Белки. — отвечает Эзук. — Где-то рядом промчалась стая белок.
— Где-то рядом? — уточняю я, — Или эти отродья идут за нами?
Эзук прислушивается, склонив голову на бок. Волк, кажется, готов зарыться в снег по самую макушку. Мы с Толей тоже чувствуем себя не очень уютно, так как уже не раз сталкивались с мутировавшими белками Безмолвия. По одной эти твари не опасны, но в том-то и дело, что они редко охотятся в одиночку. Стая из 30–40 особей способна обратить в бегство и стаю волков, и даже медведя, имевшего наглость оказаться на их пути. Немногое сейчас помнят о том, что до войны не белки охотились за нами, а мы за ними… Тогда они были очаровательными пушистыми созданиями, и каждый ребенок мечтал покормить их орешками с руки. Теперь же, когда зелени и орехов в лесах практически не осталось — лишь подснежные мхи, которыми питаются немногочисленные олени, лоси и мелкие грызуны, белки переключились на мясную пищу. Ну а поняв, что в одиночку им не завалить даже крысу, сплотились в стаи, организованные по принципу волчьих. Теперь эти хищные голодные существа, увидев протянутую им ладонь с орешками, без раздумий откусят человеку несколько пальцев, не притронувшись к угощению.
— Они идут сюда. — говорит, наконец, Эзук. — Идут на запах крови…
— Тогда нам здесь больше нечего делать. — с сожалением покосившись на тушу медведя, констатирует Толя, — Понеслись.
Я киваю ему и поворачиваюсь к Эзуку, успокаивающего волка, глядя его по загривку.
— Эзук, ты пойдешь с нами?
— Извини, Ира, но нет. У меня есть другие дела. В частности — найти твоего Сергея.
— А белки? Беги! Даже если ты — человек, а не бегун, у тебя еще есть шанс спастись.
— Они не тронут меня, Ира… Беги. Сейчас нам с тобой не по пути, но мы еще увидимся. Обязательно…
Я улыбаюсь ему, в душе думая о том, что спасибо еще, что он не добавил «Увидимся в «восьмерке». Ну не идут у меня из головы эти слова Мадьяра, и все тут. Да, логично предположить, что это лишь провокация, призванная заставить меня уговорить Сырецкого оттянуть наших бойцов прочь от завода, но… Материнское сердце — это не литературный оборот, это диагноз.
— Ира! — окликает меня Толя. — Бежим!
— Бежим.
Мы срываемся с места, наслаждаясь бурлящей в наших жилах силой. Ноги несут нас сами, автоматически выбирая дорогу. Деревья, кажется, сами уходят с нашего пути, раньше, чем мы успеваем даже подумать о том, как обогнуть их. Белки остаются далеко позади, как и Эзук, рискнувший остаться наедине с этими дьявольскими отродьями. Как-то уж больно легко мы оставили на верную смерть человека, помогшего нам и, быть может, спасшего нам жизни. Хотя нет, на душе спокойно, как будто так и должно быть. Ну не может он быть человеком — бегун он, или кто-то еще — не знаю, но человек не смог бы выжить без костюма в Черном Безмолвии, да еще и сразу после ядерной атаки Денвера.