– Он того… Один жил… Без семьи. Конечно, пил, а потом к морфию пристрастился. А чего ему? Добро это бесплатное. Вот он и рад стараться. Пришлось убрать, уж больно много на него сигналов поступало. Рану перевязать не мог, не то что операцию провести. Югорск, конечно, дыра. Городишко крохотный, кругом леса, и далековато от Свердловска… А то смотрите. Для вас, может, к лучшему, чтобы подальше. При больнице для врача и дом имеется, хороший дом, каменный, комнат, наверное, пять или шесть. Старой постройки, на славу сработан. Я в нем бывал, поэтому за свои слова отвечаю. Да и доктор в Югорске весьма уважаемая персона. Один на всю округу. Там народу безразлично, ссыльный вы или не ссыльный. Да и вообще в Югорск испокон веку ссылали. В нем, считай, каждый в предках ссыльных имеет. Ну, думайте, гражданин Пантелеев.
«А ведь он дело говорит, – соображал Василий Львович. – Если уж где затеряться, так именно в такой дыре. А там… Время покажет».
– А добраться до Югорска как? – спросил он наконец.
– Пустяки, дадим лошадь, все равно туда медикаменты доставить нужно. Вот вы заодно и доставите. Ну что, согласны?
– Согласен, – решительно сказал Пантелеев.
С той памятной минуты, изменившей его жизнь, прошло почти десять лет. Югорск понравился Василию Львовичу сразу же. Тихий городок, именно такой, как и описывал его зав. кадрами. И дом понравился. Небольшая городская больница оказалась весьма запущенной, но Пантелеев в короткие сроки привел ее в порядок, да и авторитет он себе составил очень быстро, проведя несколько операций. Чтобы сделать подобные, люди раньше тащились в областной центр. Через полгода приехала Анюта с детьми, и жизнь семейства Пантелеевых и вовсе стала, что называется, на заглядение. Анюта пошла работать в школу учительницей, дети всегда на глазах. А самое главное, не ощущалось обычного даже не страха, а некоего тревожного состояния, при котором все валится из рук.
Однако годы шли, и ситуация менялась. Как уже говорилось, волна репрессий докатилась и до Югорска. И вновь тревога вползла в семью Пантелеевых. Арестовали нескольких знакомых, в том числе коллегу Анюты, учителя истории Кронборга. Арестовали кое-кого из ссыльных, которых к тому времени набралось в Югорске человек двадцать. Всех словно сковало морозом страха.
Василий Львович долго размышлял, ища выход. Он понимал, что вот-вот придет его очередь. И что потом? Тюрьма, лагерь… А ему совсем скоро стукнет пятьдесят. К сожалению, поздно женился. Дети еще маленькие, а Анюта? Что будет с ней? Скорее всего, ее ждет та же участь. Значит, дети, а их он любил больше всего на свете, пропадут. Прямая дорога в спецприемник, детский дом… Клеймо членов семьи врага народа. С женой он своими опасениями не делился, но чувствовал, что и ее беспокоит то же самое.
Однажды ночью, когда ребятишки уснули, он тихонько спросил жену:
– Ты не спишь?
Она вздохнула.
Василий Львович приподнялся и сел на край кровати.
– Знаешь, о чем я все время думаю? – осторожно спросил он.
– Догадываюсь.
– Ведь не сегодня-завтра за мной придут.
– Что же делать?
– А ты как считаешь?
– Я не знаю…
– Что же, позволить им снова все сломать? Из Питера выперли. Ладно! А теперь? Дальше ведь высылать некуда.
Анюта тихонько заплакала.
– Не плачь, и так тошно!
– Но как же дети? – сдерживая слезы, дрожащим голосом спросила Анюта.
– Дети? А ты не догадываешься, что их ждет?
– Тогда уж лучше, не дожидаясь, в петлю.
– Погоди в петлю… Выход есть. Я уже все обдумал.
– Ну же!..
– Уйти в тайгу.
– Куда?!
– В тайгу! Туда, где нас никто искать не будет.
– Да уж лучше действительно в петлю. В тайге медленная смерть. Ни жилья, ни еды. Комары, цинга, зверье…
– Зверье! – передразнил Пантелеев. – Если уж где и зверье, то тут. Ты не причитай раньше времени. Куда идти – я знаю. И завтра же начну готовиться. И подготовлюсь, уж будь уверена. К тому же у меня есть опыт. Я много раз тебе рассказывал, как жил в гражданскую на винограднике в Крыму.
– Сравнил тоже – Крым и тайга.
– Конечно, здесь совсем другое дело, но, будь уверена, просто так я не сдамся. Хватит! Надоело бояться. Пусть умрем в медвежьем углу, но все вместе и свободными людьми. Или ты не насмотрелась на заключенных?
– Где же мы будем жить?
– Есть у меня одно место. Пока ничего говорить не буду. Этот энкавэдэшник Козулин… У меня с ним неплохие отношения, а почему? Потому что его супруга уже трижды аборт делала. И спиртику, на березовых почках настоянного, я ему наливал неоднократно… – Василий Львович задумчиво закряхтел.
– Так, может, обойдется? – тихонько спросила Анюта. – К тому же ты врач, ты нужен здесь.
– Не обойдется! – жестко произнес Пантелеев. – От Козулина в данном случае ничего не зависит. Ему прикажут – он выполнит. А не выполнит, сам туда же загремит. Единственное, думаю, в случае чего предупредит. Ведь человек же он! Ну ладно, давай спать. Чего раньше времени паниковать. И все-таки я прямо с завтрашнего дня начинаю готовиться и тебе советую готовиться, и детей готовь.
– Но как?
– Завтра все расскажу.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Редакция крупной ежедневной газеты «Молодость страны» располагалась на шестом этаже огромного серого здания в самом центре Москвы. Когда Осипов появился в редакционном коридоре, его остановила секретарша.
– Привет, Иван! – окликнула она Осипова, усмехнулась и непроизвольным движением поправила прическу. – Ты, как всегда, элегантен и красив… – Она явно настроилась пообщаться.
– Чего тебе? – Осипов сегодня был суров и отрывист.
– Ай-ай, как грубо, – ничуть не обиделась секретарша, – первое перо, как видно, не в духе. – Она хихикнула. – Тебя тут замредактора искал. Корзюков. Даже домой звонил. Но вас, конечно, дома не застать: еще бы, волка ноги кормят.
Не обращая внимания на глупую болтовню, Осипов двинулся в кабинет Корзюкова.
В большом мрачном помещении за огромным письменным столом тщедушный Корзюков казался пигмеем. «Именно пигмей», – насмешливо подумал Осипов, вопросительно глядя на зама. В кабинете, кроме Корзюкова, присутствовала какая-то женщина, при появлении Осипова отвернувшаяся к окну.
– Отлично. Иван Григорьевич, – Корзюков вскочил из-за стола и протянул Осипову руку. – Ты появился весьма кстати. Евгения Васильевна дожидается именно тебя. – По преувеличенно радостному тону чувствовалось, что посетительница надоела, но, видимо, является важной персоной и поэтому от нее так просто не избавишься.
Услышав слова зама, женщина повернулась и в упор глянула на Осипова, видимо, пытаясь понять, что он за человечек. Осипов был облачен в синие американские джинсы, потертую кожаную куртку и поношенные туфли фирмы «Цебо». Его серые глаза спокойно встретили изучающий взгляд незнакомки, а доброжелательная улыбка, казалось, говорила: я простой советский журналист, готов выслушать любой вздор, коли уж так хочется начальству.
Неизвестно, что подумала неведомая Евгения Васильевна, но она требовательно посмотрела на Корзюкова.
– Конечно, конечно, – засуетился тот, – вы можете пройти в кабинет Ивана Григорьевича и изложить ему вашу проблему.
Женщина кивнула и направилась к выходу. На лице зама появилась ехидная улыбочка.
– Ты уж постарайся повежливей, – шепнул он Осипову.
Несмотря на то, что в редакции места на всех не хватало, у Ивана, как у одного из ведущих репортеров, имелся свой отдельный кабинет. Это была крошечная, узкая, как пенал, комнатушка, в которой одновременно могли находиться не больше трех человек.
Женщина прошла вперед, кинула беглый взгляд на заваленный бумагами стол, на стены, оклеенные когда-то яркими, а теперь выцветшими плакатами, на давно не мытые окна, и на лице у нее появилась презрительная гримаса. Она села на шаткий стул, достала из сумочки пачку сигарет «Тройка» и, не спрашивая разрешения, закурила.
Иван внимательно смотрел на «аристократку», пытаясь понять, кто же находится перед ним. Женщине на вид было лет сорок пять, дорого, со вкусом одета, очень ухоженное, бледное лицо, темные круги под глазами тщательно запудрены. Похоже, в ее жизни случилась какая-то драма. В одежде чувствуется некоторый беспорядок, вон даже пуговичка на блузке расстегнулась, а она и не замечает, и курит как-то уж очень нервно. А может, она того? Такие здесь встречаются довольно часто.