– Но они вообще–то существуют?
Бармен неопределенно пожал плечами.
– Разные слухи ходят… Здесь, в Чаде, всегда было больше слухов, чем достоверной информации… Вполне возможно, что именно сами торговцы рабами и распространяют слухи про них… А может быть, это вовсе и не слухи, а все правда… Возможно они уже не существуют, или никогда не существовали…
– А как же узнать правду?
– Правду? – француз саркастически рассмеялся. – На этих землях, полных разных придуманных историй и откровенной лжи, отыскать правду – самое сложное дело. Мне легче раздобыть для вас белого медведя, чем отыскать правду…– и принялся опять протирать стаканы. – Правда – словно дождь в Чаде: никогда не приходит, а когда начинается, то приводит к сплошным катастрофам, все вокруг меняется и даже солнце затмевает…
– Сто франков помогут?
– Вполне возможно, что и помогут.
– Вот, считайте.
– Публика начинает собираться здесь часам к восьми. До того как ляжете спать зайдите ко мне… Но, очень прошу, не упоминайте «Группу» в разговоре… И никому не рассказывайте о том, что вашу жену похитили… Я сам не очень осведомлен, но люди здесь рассказывают, что эти охотники за рабами – что–то вроде обширной организации… Что–то похожее на мафию… Поддерживают и помогают друг другу, а когда кто–то начинает расследование в отношении кого–нибудь из их сообщества, то с ним расправляются… И здесь, в Форте–Лами, кто угодно может быть вовлечен в торговлю людьми: греческие торговцы, португальские перевозчики, половина бродячих торговцев «хауссас», арабские продавцы тканей, египетские купцы, люди, занимающиеся импортом из Нигерии, и даже государственные служащие в самом Чаде… Кто угодно!
– Даже вы?
Бармен поднял бокал и полотенце, которым полировал стекло:
– Думаете, если бы я занимался торговлей неграми, то стоял бы здесь и сушил стаканы?..
Но осекся смущенно, поняв, что его комментарий был не совсем удачным. И, как показалось, даже обрадовалось, когда в бар вошли двое, по виду охотники, потные и покрытые с головы до ног пылью, уселись в центре барной стойки, потребовали холодного пива и с мрачным выражением на загорелых лицах начали обсуждать, как большой носорог ушел от них, выскользнув буквально из рук.
– Триста километров! – возмущался старший из них, призывая бармена в свидетели. – Нет! Тысячи километров по этим адским дорогам, да еще эта засуха и как результат все покрыто пылью, и, в конце концов, эта тварь ухитрилась убежать от нас живой и невредимой… Целую неделю потеряли.
Давид медленно тянул свой виски и молча рассматривал этих двоих. Судя по всему они принадлежали к той разновидности «белых охотников», кого теперь самих можно было рассматривать как реликвию, бродящую по континенту, заселенному живыми ископаемыми, благословенными остатками того африканского изобилия тех времен, которые прошли и никогда уж более не вернутся. Времена «Зеленых холмов» и «Снегов Килиманджаро», грандиозных сафари и удивительных приключений, времен, когда животных убивали без счета и без причин… Времена «охотничьих трофеев» и романтических легенд об этой земле, что, в конце концов, и уничтожили самую красивую фауну когда–либо существовавшую на Земле.
Это были люди, которых Надия ненавидела всем своим существом, кто до сих пор жадно цеплялся за древние представления, будто Африка никогда не будет ничем иным, но только огромными охотничьими угодьями, населенными «боями» тихими и послушными, готовыми повсюду таскать тяжелые ружья и без конца услужливо кланяющиеся и приговаривающие: «Да, бвана.»
– Маньяки, гомосексуалисты, умственно отсталые, импотенты! И вот эти людишки приезжают сюда убивать слонов и носорогов, – возмущалась она, вне себя от сжигавшей ее ярости. – Убивать издалека животных больших и благородных, не подвергая себя опасности – это один из низких, мерзких способов избавиться от собственных комплексов неполноценности.
– Вообще–то, я не думаю, что все выглядят, как ты их описала, – пытался возражать он. – Некоторым нравится охотиться, чтобы поучаствовать в каком–нибудь приключении.
– В приключении?! Убить тридцать тысяч слонов за один год – это ты называешь приключением? Это разновидность преступной деятельности, которой могут заниматься только трусы, не смеющие убивать себе подобных, лишь потому, что знают – их за это повесят… Маньяки, гомосексуалисты, импотенты!..
Когда они в своих спорах доходили до этого места, Давид предпочитал отмалчиваться, позволяя Надие выговориться полностью. Стоило ему возразить, как они безнадежно увязали в бесполезной словесной баталии, в ходе которой Надия начинала волноваться все больше и больше и, в конце концов, совершенно терял контроль над собой.