От этих мыслей настроение, и без того не слишком хорошее, упало до нижнего предела, и вновь накатила слепящая разум, душащая злость. А никто ему не нужен! Он всегда был один, и сейчас обойдется безо всяких там юджинов, тупых каратисток и дебильных евреев. Вот только дотащится до форта, переночует, а потом пойдет искать себе место подальше отсюда.
Стрельба стихла. Серж выждал еще несколько минут, потом поднялся, навьючился и двинулся к форту.
Новорожденная луна тускло освещала недавнее поле боя. Где-то слышались крики, где-то ругательства. Порой вдалеке раздавались одиночные выстрелы. Поодаль тарахтело несколько машин. Навстречу пробежали двое эфиопов с закинутыми за спину дробовиками, волоча за собой донага раздетый труп. Чуть в стороне еще двое прикончили лежащего на земле раненого и деловито принялись раздевать тело, закидывая трофеи в кузов стоящего рядом пикапчика. На него же никто внимания не обращал. И все, происходящее вокруг выглядело настолько буднично, что Сергею стало не по себе. Он видел смерть, не раз убивал сам, но никогда не видел такого практичного и утилитарного отношения к убитым. Ему вдруг представилось, будто он замертво лежит вот так вот где-нибудь в траве, и нашедшие его эфиопы так же обыденно раздевают еще не остывшее тело и волокут за ноги в кучу таких же бедолаг.
И тут его осенило: Юджин не дал бы такому случиться! Нет, он не отвел бы пулю, но не позволил бы глумиться над телом. Напротив, он сделал бы все, чтобы погибшего за свою землю бойца похоронили с почестями, с соблюдением всех положенных обрядов, а после помянули бы как следует, и поминали бы и впредь как героя. И от этого понимания на душе стало еще гаже. Захотелось напиться в дрова, до бесчувствия, чтобы ничего не видеть, не слышать, забыть обо всем, и в первую очередь о стоящем перед ним выборе. Ведь ничего еще не закончено, и этот проклятый шарик в рюкзаке — он как камень на распутье: направо пойдешь, налево пойдешь — все едино, часть себя надо оставить позади. Так что же выбрать? От какой части себя отказаться?
Ворота форта были распахнуты настежь. Рядом с ними под охраной автоматчиков сидела прямо на земле группа пленных, на глаз — человек двадцать. Многие из них были перевязаны. Можно было не сомневаться, что, как минимум, вдвое больше осталось лежать на поле. Было очевидно, эфиопы потерпели полный разгром. На земле что-то блеснуло. Серж нагнулся и подобрал почти новую винтовку Манлихера. С ней в руках и подошел к форту. У ворот стоял Юджин с незнакомым капитаном. Рядом с ними худощавый блондин (Серж вспомнил: там, в лесу он был с пулеметом) — методично обыскивал одного пленного за другим, доставая спрятанные ножи, компактные пистолеты и разное прочее, что не должно иметь уважающему себя военнопленному. Найденное оружие бросали в общую кучу на расстеленный на земле брезент.
Сергей подошел, опустил на брезент подобранную винтовку. На него обернулись.
— А, потеряшка! — ровно, без особых эмоций отозвался Юджин. — Иди в столовую, найдешь по запаху. Там тебя накормят. Барахло, если таскать неохота, можешь оставить вон, в форте у стены. Никто не тронет.
Серж скинул один рюкзак, другой, пристроил сверху автомат и, обернувшись на шум, увидел, как какой-то человек из группы пленных вскидывает руку с зажатым в ней маленьким пистолетиком, направляя ее на Юджина. Дальше он действовал на голых рефлексах. Правая рука пошла вверх вдоль бедра, одним слитным движением откидывая крышку кобуры и вынимая из нее пистолет. Потом, одновременно с небольшим доворотом корпуса, вытянулась в сторону того пленного, на автомате перекидывая флажок предохранителя. Ну а патрон в стволе был с самого начала. Грохнул выстрел. Грохнул как-то чересчур звучно, и лишь секунду спустя Серж сообразил, что это было два выстрела, прозвучавшие одновременно. И на груди эфиопа, решившего, что он самый быстрый стрелок, красовались две дырки от пуль. А в следующую секунду Сергей увидел, как Юджин убирает в кобуру «люгер».
— Хорошо стреляешь, — с уважением сказал повернувшийся к Сержу капитан. — Не хуже нашего начальника.
Эта оценка резанула и слух, и самолюбие. Он ведь всегда был лучшим, а сейчас оказался всего лишь «не хуже». И это, видимо, отразилось у него на лице, потому что капитан добавил: