Несмотря на плевки и гнилые овощи, которыми кидалась в нее толпа. Трогать ее, даже связанную, боялись, люди чувствовали ее никак не проявляемую опасность. Она шла в этой толпе как тонкий высокий олень, под ногами у которого вертелись тявкающие шавки, не замечаемые им. Даже здесь она не была жалкой. Она никогда не была жалкой, и он все же жалел ее. Ее завели на обложенный хворостом эшафот и привязали к столбу. Она не была отрешенной от того, что происходит вокруг, она спокойно осматривала город, помогла палачу, который не решался касаться ее, привязать ее руки, но никак не реагируя на происходящее с ней. Есть ли у нее нервы, — подумал Ульрих — почему она такая бездушная, черт побери. Даже если ты очень хочешь умереть, у тебя есть что-то с чем хотелось бы проститься в последний момент, но у этой ведьмы, по-видимому, ничего не было. От этой догадки ему почему-то стало ее еще жальче. И отчего то ему показалось, что умирать ей хотелось не очень. Просто почему-то ей это было надо.
И он пытался понять почему. Но, когда огонь начал подниматься к ее ногам по хворосту, подниматься все выше и выше, и он представил картину многих виденных им сожжений, представил, как сейчас вспыхнут серебряные волосы, как белая ровная кожа начнет чернеть и пузыриться, как огонь опалит ресницы, как лопнут и вытекут желтые глаза и, как в конце концов будет пахнуть ее тело, пахнущее обычно полынью и фиалками и каким-то собственным одуряющим запахом, представлять ему больше не захотелось. Ему больше не хотелось думать и понимать. Его тело само стронуло Грома и понеслось к эшафоту, давя толпу конем и прокладывая себе дорогу.
По пути он, наполовину резко свесившись с лошади, подхватил мечом какую-то бадью с мутной жидкостью и, оказавшись возле столба, окатил ею Эрту. Разрубил веревки, которыми она была привязана, и отшвырнул ее в сторону, разрушая место казни мечом, щитом и копытами Грома. Потом он заметил, что Эрта все еще сидит посреди огня. Она не собиралась двигаться с места. Проверим, насколько растягивается ее одежда, — подумал он, — и насколько она прочна. Гром сделал два прыжка и Ульрих схватив Эрту за одежду на спине, направил коня к городским воротам. Растянулась одежда почему-то не намного, и не порвалась. Но девушка, продолжая амплитуду своего движения, движениями тела сделала кувырок через голову, рванувшись и освободившись из его руки, по-кошачьи приземлилась на ноги в стороне. Ульрих подумал о том, как хорошо, что на нем сейчас кольчужные рукавицы. Иначе она оторвала бы ему руку.
Он остановил Грома, взвившегося на дыбы от резкого торможения. Несколько минут они спокойно смотрели друг на друга в суетящейся толпе и дыме пожара, который люди пытались затушить, к площади бежала стража. Он протянул ей руку, приглашая. Она смотрела на него, не отрываясь, потом, на мгновение закрыв глаза, она взяла ее. И, опершись на нее, запрыгнула на Грома, подхваченная и усаженная в седло его руками. Гром копьем летел на выход из города, никто не рисковал преграждать ему путь.
Уехав от города в лес достаточно далеко, он остановил коня. Он сидел, прижимая ее к себе, и ему почему-то не хотелось отпускать ее на землю. Она пахла дымом и гнилью. Он вспомнил, как она пахла раньше, это он помнил очень хорошо все прошедшие дни, несмотря на ежедневное мытье, у него даже чуть не развилась фобия, что так теперь пахнет все вокруг и что он никогда не избавится от этого запаха. Сейчас его не было. И ему почему-то еще сильней расхотелось отпускать ее.
Она нарушила молчание первой:
— Зачем ты это сделал?
— Что сделал?
— Увез меня оттуда.
— Тебя собирались убить.
— Это входило в мои планы.
— Странные у тебя планы.
— Это мое дело.
— Твое.
— У тебя ожоги.
— Это не проблема. Я умею лечить.
— Да, я помню.
Опять наступило молчание. На этот раз его нарушил он:
— Ты хорошо говоришь.
— Я научилась.
— Где? Ты жила в городе?
— На окраине.
— Одна?
— Нет. У меня была семья.
— Вот как, — Рыцарь подумал, что если у нее был муж, то зачем ей нужен был он, и как она объясняла мужу это и ее долгую отлучку, пока была с Ульрихом?