Она грустно вздохнула:
— Недавно ты сказал мне, что веришь в меня.
Он согласился:
— Да, сказал. Но, это было до того, как ты мне солгала.
Эрта подумала и ответила:
— Скажи мне, когда ты был маленьким, не умел ходить, говорить, читать, а твои отец и мать все это умели, они были богами?
Ульрих удивился:
— Я не понимаю тебя. Ты хочешь сказать, что я ребенок, а ты взрослая?
Она помотала головой:
— Нет. Я хочу сказать не это. Я хотела сказать, что не умею то, что умеешь ты. Ты не умеешь то, что умею я. Кто из нас бог, кто ребенок?
Он, вдруг, рассмеялся и сказал:
— Сейчас мне кажется, что мы оба — дети.
Она облегченно улыбнулась:
— Значит, ты больше не будешь считать меня богом?
— Нет. Я вспомнил, что ты не умеешь ездить верхом. Вряд ли бог не смог бы такой мелочи.
— А если я научусь?
— Это будет уже слишком поздно, — улыбнулся он.
Но, его все еще мучили вопросы:
— И все-таки, ты человек?
— Такой же, как ты.
— Я не умею заставлять людей делать что-то против их воли так… — он замялся, подбирая слова — чтобы это казалось добровольным — закончил он.
Она поняла, что идет в неправильном направлении. И задумалась, пытаясь найти более доступное объяснение. Потом спросила:
— Если бы я этого не умела, я была бы такой же, как ты?
— Думаю, да.
— А я думаю, нет. Извини, но даже тогда моя грудь была бы больше твоей.
— И слава богу, — вырвалось у него, — но причем здесь это?
— Притом, что даже если бы я не умела ничего странного, я бы все равно не была такой же, как ты.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Что люди могут быть разными, с разными странностями и отличиями, и все равно при этом они будут — людьми.
— Вроде уродцев? — наконец, помог ей он.
— Вроде них.
— Значит это твое уродство?
— Можно и так назвать.
Он надолго замолчал. Потом спросил:
— Оно тебе мешает?
Ей вспомнилось, как на озере она пыталась запереть в себе эмпатию. Как потом пыталась заставить себя не лезть в его чувства. И честно сказала:
— Не мешало. До тех пор, пока я не встретила тебя.
Ульрих посмотрел на девушку:
— Я мучаю тебя?
— Да.
— Мне уйти?
— Нет.
И объяснила:
— Это тоже будет меня мучить.
Он устало опустился на землю и прислонился к стене:
— И что же нам делать?
Она села рядом с ним.
— Не знаю.
Он повернул голову и посмотрел на нее, потом обнял ее и прижал к себе, согревая:
— Тогда, давай не будем мучиться хотя бы этим вопросом и просто будем вместе до тех пор, пока не перестанет мучить все остальное.
Эрта прижалась к нему, запрокидывая голову, чтобы увидеть его глаза. Серые, как сталь, уверенные, статичные, уже ни в чем не сомневающиеся. Как же у него получается все так ясно и просто объяснять, находить такие простые решения? Думала она. Еще она думала, что с ним ей легко, хорошо, тепло и совсем не одиноко. Несмотря на то, что сейчас во всей безграничной Вселенной у нее не было совершенно ничего и никого.
И согласилась:
— Давай.
— Только не лги мне больше. Никогда. — попросил он.
— Не буду. — пообещала она.
— Скажи мне это так, чтобы я тебе поверил.
— Ульрих, я не буду тебе лгать. Больше никогда.
Она приняла решение. И он поверил.
Потом они просто сидели и молча глядели друг другу в глаза, пытаясь найти там ответ, почему же им так хочется быть вместе. И Гром, временами поворачивая к ним голову, тоже внимательно глядел на них, возможно, также пытаясь понять, почему же им так хочется быть вместе. Пока не наступил рассвет.
Часть III. Черные лебеди.
Эпизод 16
Судный день.
Утром Ульриха ждало много дел. Он хотел узнать последние новости, пополнить дорожные запасы и снаряжение, поговорить с местной инквизицией и, заодно, до своего отъезда из города решить проблему с жителями хутора, на котором жила Эрта. Ее саму он отвез в лес, потому что она хотела найти воду и смыть с себя неприятные следы последних происшествий. С делом Эрты ему удалось относительно легко разобраться. Его орден имел первичное право суда над ведьмой по своим собственным обвинениям, и он вполне имел право оскорбиться любыми методами на городских судей за то, что они влезли не в свое дело и чуть не лишили орден возможности справедливого возмездия. Он также напомнил им, что жители хутора, по уверениям самих инквизиторов, были околдованы ведьмой и являлись пострадавшими и свидетелями обвинения, никак не сообщниками, и их надо было охранять от покушений на них до нового суда. Выслушав извинения и получив заверения в выполнении всех своих указаний, он покинул здание инквизиции. Городские новости его не настораживали.