Она улыбнулась Кристине:
— Тебе не за что извиняться. Ты не сделала мне ничего плохого. Ты просто удовлетворила свое любопытство. Если тебе этого хотелось, то тебе не нужен другой повод. По крайней мере для меня.
— Ты очень странная — заявила Кристина. Пристально смотря на нее, — и 'твои цвета недавно были другими.
— Да, — согласилась с ней Эрта.
Кристина оторвалась от своего занятия по поиску наряда для Эрты. Она встала и подошла к окну:
— Эрта, посмотри, ты видишь пруд за замком?
Эрта подошла к ней.
— Да.
— Там лебеди. Черные. Пара.
— Да.
— Ты знаешь, что лебеди создают пару один раз и на всю жизнь?
— Да.
— И если один из них умрет, другой потом не сможет жить без него?
— Теперь знаю.
— Эти лебеди были тут всегда. И всегда были черные. Возможно, это уже другие лебеди, но тут всегда была пара. Их птенцы вырастали и разлетались, а они оставались. Всегда вместе. Их очень любила мать Ульриха. И Марк. Он тоже лебедь. А я люблю Марка, также, по-лебединому. И я лебедь. Только мы разного цвета. И я не знаю, может ли быть наша любовь настоящей. Или настоящей была та, другая его любовь. Одинакового с ним цвета. И это мучает меня.
Эрта решила ответить откровенно:
— Кристина, возможно, я не имею права говорить это, но Ульрих сказал мне, что если мучает разлука, то надо быть вместе, и надо быть вместе, если люди нужны друг другу. И неважно, любовь это или не любовь. Настоящая или нет.
— Для меня это важно. Марк сделал мой разоренный внутренний мир красивым, и я очень хочу сделать красивым и удобным его мир для него. Но, я не смогу сделать этого пока наша любовь не станет настоящей. Иногда я устаю бороться за нее и думаю, что это невозможно. В его мире так и будет летать черная лебедь, омрачая его.
Эрта посмотрела на нее и сказала:
— А почему ты думаешь, что черная — это именно она? Не ты? Ведь 'вы до сих пор вместе.
— Если бы она не умерла. Не были бы.
— Если бы он безумно не любил тебя, он не любил бы такую избалованную стерву как Минерва, извини, и не баловал бы ее дальше. И ее бы не любил Ульрих. Ты сама сказала, что он мало кого любит. И она — совсем не то, что он мог бы выбрать для своей любви, если бы ее не любил его отец.
— Знаешь, — ничуть не обидевшись за дочь, вдруг пораженно сказала Кристина — я никогда не думала об этом. Ты думаешь, черной могу быть я?
— Я в этом уверена, — твердо сказала ей Эрта, убежденно смотря ей в глаза. Она могла чувствовать то, что чувствует Марк.
— Ты знаешь — растеряно и грустно сказала, наконец, Кристина, переставая терзать сундуки и держа в своих руках черно-красное платье с простой серебряной отделкой, — кроме этого ничто тебе так сильно не подходит, но это… не очень уместное в данных обстоятельствах сочетание.
— Но, ведь это платье?
— Ну да.
— Значит, оно уместно. Мне оно нравится. Очень. Или я буду ходить в своей одежде. И ты прирожденный цветомузыкант, Криста.
Кристина глубоко и легко рассмеялась:
— Ну что ж, если тебя не будет смущать его неуместность, то и меня не будет. Ты права, главное — это платье, а остальное никого не касается.
Потом она сказала:
— Я оставлю тебя, чтобы ты переоделась, потом я покажу тебе твою комнату.
Позже, когда они подошли к комнате, которую отвели Эрте, Кристина сказала:
— Знаешь, я рада, что ты здесь появилась. Твое появление заполнило что-то недостающее во мне. Не спрашивай меня что, я этого еще не поняла. Просто мне приятно, что ты теперь здесь.
— Мне тоже было приятно встретить тебя, Криста, — ответила ей Эрта, — ты многому меня научила.
— За одно утро?
— Я быстро учусь.
Потом они попрощались.
Эрта подошла к окну и долго смотрела на черных лебедей, плавающих в пруду возле замка.
— Я думал, ничто не способно украсить тебя лучше, чем ты сама, — отвлек ее внимание от птиц голос Марка Боненгаля, — но сейчас ты выглядишь богиней красоты.
— Здравствуй, Марк, — поворачиваясь к нему, ответила Эрта, — а кем я выглядела раньше?
— Богиней дикарей, — рассмеялся он.
— Значит, разница незначительна?
— О да, она кажется такой незначительной, и все же платье красит тебя несравненно больше, чем твой мужской костюм.
— Это не платье украсило меня, — сказала Эрта, — это Кристина
— Да, есть у нее такой талант, — мысленно удалившись из комнаты, произнес Марк, — украшать все к чему она прикасается. Даже души.