Неожиданно, подброшенная каким то восьмым или десятым чувством, сверхъестественным даже для сверхъестественных инстинктов убийцы, Эрта почти в три прыжка преодолела невероятное расстояние, отпрыгнув назад, к камням, за которыми ею были укрыты остатки измученных искалеченных рыцарей. И в следующую секунду в том месте, где она только что стояла, она почувствовала вспышку невероятного света. Она знала, что он белый. Белый и безликий, он озарил ее память.
Мгновения смерти
Она вспомнила то, что забыла, оказавшись в этом мире. Что было прочно погребено биллионами атомной информации, когда ее тело начало воссоздаваться в этом мире, преодолев невероятное расстояние времени и пространства при прыжке субатомного переноса. Обычном прыжке, таком банально-обычном, только на несколько миллионов временных и звездных лет назад. Бытовом прыжке, технология которого побочно пробила феноменальную брешь в пространственно-темпоральной оболочке мира Существ. И их мир начали лихорадить и разрывать на части пространственно-временные бури, беспорядочно и бессистемно расшвыривая Существ по всем возможным и невозможным измерениям без каких-либо средств защиты или выживания. Она вспомнила, ЧТО видела и ощущала когда распалась и растворилась в том белом свете, когда атомы ее тела перемешались с распавшимися атомами Существ. И пришло понимание.
Тогда, там, она узнала про них то, над чем эталоны модифицированных умов Живого Содружества бились долгие годы, не продвинувшись нинасколько. Она знала, откуда они, как попали в ее системы, как приходили и уходили. И почему нападали на них. Никто не слышал, не чувствовал и не видел их, потому что тьма — и была их голосом. Странным, чужеподобным, не подлежащим познанию, но голосом, и этот многоликий, слившийся воедино, гремящий в унисон, голос содрогался от страха, боли и ненависти. Распространяясь на многие километры, заглушая звуки и чувства живых, машин и киборгов, застилая глаза черной пеленой своего ужасающего отчаяния. Они не нападали. Они сопротивлялись. Начиная сопротивляться, жестоко вырванные из своего мира, сразу как ступали в чужой чудовищный мир Живого Содружества, несущий боль и разрушение их миру. Каждый бой мог стать для них решающим и последним. Они зло и отчаянно сражались за свою жизнь. Точно также как Живое Содружество. Отступать было некуда никому.
Ночь ушла. И тут Эрта с ужасом обнаружила, что на ее мечах извивается в агонии черное густое облако. Она, поочередно, одной рукой, тонущей в плотном черном тумане, поддерживая Существо, вытащила мечи из его тела и осторожно положила его на землю. И несколько минут, не отрываясь, смотрела на него. Потом, она сама опустилась на землю возле беспомощного умирающего черного сгустка и попыталась отогнать его страх от его внутренней сущности, душа это была или нет, она не знала. И лихорадочно перебирала все известные ей способы, ища то, что как-то поможет ей спасти это Существо. Но, ей не за что было зацепиться. Она не знала как. Бессильно опустив ладони на камень рядом с Существом, ибо не знала, не причинит ли ему вред прикосновение ее тела, она начала ласково гладить камень и начала тихонько петь Существу. Странную красивую песню, которую она однажды услышала в городе и запомнила ее. Песню, с помощью которой какая-то мать успокаивала своего ребенка.
И она заплакала. Существо все-таки было ей намного роднее и ближе земного рая, каким бы оно ни было. Они вместе пришли из ее мира, они вместе пытались спасти свой, родной, мир. Наверное, я старею, — подумала убийца — я не просто начала плакать, я начала плакать слишком часто, два раза за одну неделю, а ведь это только начало… или конец? Мое восприятие смертельно устало, наверное, пора мне уже искать дорогу к настоящему раю, спрятав под корнями деревьев свое пришедшее в негодность тело. Слезы свободно лились из ее открытых неподвижных глаз, но голос ее не дрожал, она пела и пела. Когда слова песни кончились, храня мотив, она продолжала петь, придумывая слова на ходу, про Содружество, про Существа и их мир, про зеленую траву, про теплое солнце, про ленточки птиц, про прекрасных лошадей, про старых лебедей, про Ульриха и свою любовь.
Когда кончились и ее слова, она опустошено замолчала. И прошептала, глядя на тускнеющую черноту Существа:
— Прости…
Вдруг, чернота пропала. Густой туман начал постепенно изменять свой цвет, в конце концов, он стал дымчато-розовеющим, похожим на пушистое рассветное солнце… тускнеющее и умирающее. Из облака донеслось подобие слов, имитирующее ее песню: