Он остановил Грома, взвившегося на дыбы от резкого торможения. Несколько минут они спокойно смотрели друг на друга в суетящейся толпе и дыме пожара, который люди пытались затушить, к площади бежала стража. Он протянул ей руку, приглашая. Она смотрела на него, не отрываясь, потом, на мгновение закрыв глаза, она взяла ее. И, опершись на нее, запрыгнула на Грома, подхваченная и усаженная в седло его руками. Гром копьем летел на выход из города, никто не рисковал преграждать ему путь.
Уехав от города в лес достаточно далеко, он остановил коня. Он сидел, прижимая ее к себе, и ему почему-то не хотелось отпускать ее на землю. Она пахла дымом и гнилью. Он вспомнил, как она пахла раньше, это он помнил очень хорошо все прошедшие дни, несмотря на ежедневное мытье, у него даже чуть не развилась фобия, что так теперь пахнет все вокруг и что он никогда не избавится от этого запаха. Сейчас его не было. И ему почему-то еще сильней расхотелось отпускать ее.
Она нарушила молчание первой:
— Зачем ты это сделал?
— Что сделал?
— Увез меня оттуда.
— Тебя собирались убить.
— Это входило в мои планы.
— Странные у тебя планы.
— Это мое дело.
— Твое, — согласился Ульрих, опуская подбородок к ее волосам. Они были грязными, но все еще мягкими и ему отчего-то очень захотелось прижаться к ним щекой. Но, он не позволил себе этого сделать.
— У тебя ожоги, — заметил он.
— Это не проблема. Я умею лечить.
— Да, я помню, — согласился рыцарь, отгоняя наваждение своего мучения на озере, которое почему-то уже не казалось таким мучительным и, тем более, отвратительным, как ему представлялось раньше. Сейчас произошедшее там вспоминалось им с каким-то тоскливым щемящим чувством. И он не мог объяснить себе, что это за чувство и откуда оно взялось.
Опять наступило молчание. И оно не было тягостным или неловким. Им было приятно молчать. По крайней мере, ему. И, судя по поведению девушки, ей тоже было комфортно молчать рядом с ним. На этот раз его нарушил он:
— Ты хорошо говоришь.
— Я научилась.
— Где? Ты жила в городе?
— На окраине.
— Одна?
— Нет. У меня была семья.
— Вот как, — рыцарь почувствовал, как будто его укололи чем-то холодным где то глубоко внутри. И подумал, что если у нее был муж, то зачем ей нужен был он, и как она объясняла мужу это, и ее долгую отлучку, пока была с Ульрихом?
— Твой муж жив?
— Какой муж?
— Твой.
— У меня нет мужа.
— Значит, он мертв?
— Я никогда не была замужем.
— Ты жила с ним без церковного благословения?
— С кем?
— С мужчиной на окраине.
— С каким? Там было много мужчин.
От неожиданности он чуть не потерял равновесия.
— У тебя было там много мужчин?
Она удивленно развернулась к нему, почти коснувшись его лица своей кожей, и посмотрела на него широко открытыми золотыми глазами. Потом ее взгляд как-то неуловимо выразил ее подозрение в том, что Ульрих идиот, но продержалось оно всего мгновение, после этого исчезло, сменившись выражением какой-то душевной усталости, и она разочаровано отвернулась. Потом спокойно сказала:
— Ни одного. Ни там, ни где бы то ни было еще под этим небом. В этом мире у меня был только один мужчина. И ты знаешь, где и кто он.
— И это совершенно не твое дело. Но, выслушивать твои дальнейшие допросы по этому поводу у меня сегодня нет настроения, — закончила она.
Он не мог объяснить, почему ее слова, пусть и сказанные так оскорбительно, согрели его сердце. И он им верил. И доверчивым человеком он не был.
Он все же спросил, чтобы развеять последние сомнения:
— А как же твоя семья?
— Они просто моя семья. Дети и старики.
— Твои дети?
— Нет, — и добавила, предвосхищая новый вопрос — У меня нет детей. И никогда не было.
Он все-таки задал его, но уже другой:
— Ты ждала меня на дороге, когда мы встретились в первый раз?
Она горько усмехнулась.
— Если бы я тогда знала, что встречу там именно тебя, я бы не пошла по этой дороге.
Так влюблена она в меня или нет, — никак не мог решить Ульрих. Почему-то ему казалось, что ее тело льнет к нему, что ее душа как-то неуловимо тянется к нему. Но она была такой бесстрастной, такой спокойной и такой безразличной.
— Ты говорил с Ульрике. — вдруг сказала она.
— Почему ты так решила?
— Потому что я с ней говорила. И вопросы, которые ты сейчас задаешь, заставляют принять такое решение.
Значит, все-таки эта маленькая лгунья все придумала, с досадой подумал рыцарь. Он не знал, чувствовать ли ему облегчение или огорчение, от того, что ведьма не любит его, никогда не любила и что до первой встречи даже не знала о его существовании. Но, знал, что надо было что-то делать сейчас. Что-то решать с ней, куда-то ее деть. Он не жалел, что спас ее. Он чувствовал, что если бы не спас, то его жизнь стала бы намного тяжелей от груза сознания этого. И он не мог объяснить, почему ему так хотелось, чтобы она жила.
Он спросил:
— Хочешь, я отвезу тебя к семье?
— Нет. Они уже далеко от меня.
И добавила:
— Я обещала позволить себя убить, если их отпустят. Из-за меня могли пострадать они.
Почему-то это больно укололо его. Он тихо сказал:
— Ясно. Но, думаю, 'Я не позволю тебя убить.
И добавил:
— Если они уже далеко, тем лучше. Но, я мог бы не позволить убить и их.
— А я не смогла. И сейчас, наверное, их все-таки попытаются убить.
— Не попытаются, пока ты не знаешь о том, что им угрожают. И не убьют, если ты скажешь мне, где они живут.
— Ты что-то сможешь сделать? После того, как разрушил полгорода, освобождая преступницу?
— Я могу сделать очень многое в любое время.
— Я скажу тебе, где они живут.
И сказала.
Он осторожно снял ее с Грома:
— Не возвращайся в город.
— Не вернусь, — безразлично ответила девушка, чье безразличие было ему, по каким-то неведомым причинам, уже небезразлично.
Да что с ней такое, — думал рыцарь, смотря на Эрту, которая не двигалась с места, изучающе разглядывая Грома, — почему она такая неживая, ведь она могла быть совсем другой. Как тогда, в лесу, иногда. Где ему было одновременно и плохо, и хорошо с ней. И когда он думал об этом, до приезда в этот город, ему казалось, что в тот момент ей тоже было плохо. И ее поведение уже не казалось ему циничным распутством, как тогда. Она не собиралась пользоваться им, она пыталась им себя защитить от чего-то плохого. И если уж от этого чего-то пытается защищаться девушка, убивающая вооруженных мужчин, то это должно быть что-то действительно очень плохое. Он подумал, что возможно, эта догадка вызывает его привязанность к Эрте. Она искала его защиты, но он истолковал это как заурядный мужик. А заурядным он себя считать не привык. И поэтому сейчас пытается компенсировать ей то, в чем он отказал ей, не поняв ее затаенный мотив. Почему-то он вспомнил вкус кроликов, приготовленых и оставленных ему ею. И от этого в нем возникло чувство, убедившее его в том, что он прав. Его влечет к этой девушке, потому что он чувствует вину перед ней, несмотря на то, что по сути был невиновен. Но, быть ему виноватым или не быть, решал только он. И сейчас он решил, что должен о ней позаботиться. Хотя бы потому, что она позаботилась о нем, уходя. Тут он вспомнил, что она забыла там нож, который он теперь всегда носил с собой.
Он вынул его и протянул ей:
— Твой нож. Ты его забыла.
Эрта подняла на него глаза и четко сказала:
— Нет. Он твой.
— Я не забыла, я оставила его тебе, — сочла нужным прокомментировать она.
— Зачем?
— Подарок. Мне так захотелось.
— Странные у тебя подарки.
— Я вообще странная, — объяснила свой поступок девушка.
— Это точно, — согласился он, и спросил:
— Куда ты пойдешь?
— Еще не знаю.
Он медлил уезжать. Он чувствовал, что сказано не все. Ни им, ни ею.
— Почему?.. — вдруг, тихо спросила она, — оборвавшись на паузу, как будто не могла решить нужен ли ей его ответ, продолжать свой вопрос или нет.