Противники навалились на них всем скопом, идя тесно, плечо к плечу, сбив щиты и прикрывая друг друга. Перед глазами Фолко раз-другой мелькнуло темное лезвие вражьего меча, он отбивался, получил чувствительный удар по боку – мифрил выдержал, но от боли на миг потемнело в глазах, – и тут кто-то из нападающих просто сшиб его с ног ударом щита.
Несколько томительных мгновений он пребывал между небытием и реальностью, ничего не видя, не слыша и не понимая. А когда с трудом открыл глаза и приподнялся на локте – боли он не чувствовал, – то увидел сплошную стену вражеских щитов, надвигающуюся на них, и короткие взблески мечей; Торин и Малыш, неуязвимые в своем мифрильном вооружении, отчаянно рубились, прикрывая собой остальных; справа от них отмахивался своим верным двуручным мечом Келаст; слева, весь ощерясь и что-то истошно вопя, наскакивал, рубил, уворачивался и вновь наскакивал Эрлон, но все его удары приходились в тесно составленные щиты; один из дорвагских разведчиков уже зажимал окрасившееся буро-багровым плечо; а еще двое уже, похоже, дрогнули; а строй начинает загибаться, охватывая их со всех сторон.
Гибель, неотвратимая и неизбежная? Нет, сердце оставалось ясным, словно хоббит видел просто страшный сон, когда знаешь, что спишь и можешь в любой миг проснуться; насколько он был потрясен пережитым ужасом вчерашнего дня, настолько спокоен и холоден он оставался сегодня; а может, он просто не успел испугаться?
Фолко вновь попытался увидеть того, кто противостоял им. Странный дух – если это был дух – никуда не исчез, он по-прежнему виднелся за спинами воинов. Только бы достать его!
Торин обернулся и бросил назад короткий взгляд. Он длился лишь долю секунды, но они с Фолко успели понять друг друга. Фолко освободил придавленный при падении колчан; однако первой стрелой – обычной, он попытался выбить кого-нибудь из нападавших и помочь Малышу, на которого наступало сразу четверо, но та скользнула по закруглению шлема и ушла куда-то в мох. Внезапно Торин что-то громко воскликнул на неведомом хоббиту языке, и они с Малышом прыгнули.
Это был прыжок, перед которым поблекнул бы, наверное, даже Прыжок Берена, восславленный во многих песнях, и Торин обрушил свой топор на верхний край щита, не обращая внимания на сверкнувшие и заскрежетавшие о броню его наплечников ятаганы; он всей тяжестью потянул вниз щитоносца и открыл брешь в несокрушимом строе. А Малыш, скользнувший с непостижимой, змеиной ловкостью куда-то почти под щит, со свистом рубанул вкось, и теперь в стене возник пролом – и в этом проломе, пока щиты не сошлись, хоббит вновь увидел серое лицо того, кто был средоточием противостоящей им силы. Именно туда, в этот пролом, метя под правый глаз на складчатом туманном лице, хоббит выпустил эльфийскую стрелу.
Голубой взблеск – и многоголосый пронзительный вой; и разом рассыпавшийся строй врагов. А потом вдруг дунул злой и жесткий ветер, несущий гнилое зловоние, более всего напомнившее хоббиту запах, шедший от околевшей в подполье крысы, которую долго не могли найти; сосны покачнулись, и там, где стоял старик в сером, они увидели крутящийся темный столб, невесть откуда возникшую воронку, так похожую на широко распахнутую пасть, и освобожденную от плоти глотку какой-то неведомой змеи; и этот вихрь стал расти и шириться, и стихающий визг боли превратился вдруг в чудовищный боевой клич, какого еще не слыхал никто из оказавшихся в тот миг среди его противников. Гномы и люди замерли, в ошеломлении наблюдая за происходящим; никто не мог ничего понять, и лишь у Фолко мелькнуло: Серый Вихрь! Слова Наугрима… Не дать коснуться и краем!
Вихрь накренился, причудливо изогнулся и двинулся им навстречу. Чье-то лицо смутно угадывалось за матовыми сокружиями, высокий лоб, глубоко посаженные темные глаза, тонкогубый, сейчас изломанный то ли от боли, то ли от ненависти рот; и тут раздался голос, после которого у хоббита исчезли последние сомнения.
– Зачем вы потревожили меня? – произнес этот голос, мягко и укоризненно.
Фолко даже попятился – настолько это показалось ему невероятным. Он разом вспомнил и говорящую Башню Ортханка, и тот вкрадчивый, медоточивый голос, что некогда звучал в ее стенах; перед ними был сам Саруман!
Все это мелькнуло в мыслях Фолко, словно чудесное прозрение; однако руки его внезапно налились невесть откуда взявшейся тяжестью, он едва мог пошевелить ими; откуда-то из глубины вихря начало распространяться зловещее багровое свечение, как будто жидкий огонь затягивало в водоворот темной рекой. Голос Сарумана еще имел силу…
И не оставалось времени думать, рассуждать, взвешивать. «Не дать коснуться и краем!» Эльфийская стрела легла на тетиву – жилы на кистях хоббита вздулись, словно он поднимал тяжеленный камень; и, холодно блеснув наконечником, стрела врезалась прямо в середину вихря, туда, где зарождался странный и недобрый багровый огонь.
Что-то оглушительно зашипело, засвистело, белесый пар взметнулся вокруг серой воронки, и то, что говорило с ними голосом когда-то могучего и почти всесильного мага, нагибая раструб вихря, словно голодную пасть, двинулось на них, в извивах своих очень похожее на раненую змею. Стрела исчезла, и хоббит не мог понять, достигла ли она цели; но вихрь шел на них, ускоряясь с каждым мигом, и последним средством, могущим, быть может, приостановить его, оставался только кинжал Отрины, что висел пока на груди Фолко.
Рука нашла теплую, чуть шершавую рукоять. Клинок со странными синими цветами неожиданно ярко сверкнул, и хоббит, далеко вытянув руку с выставленным вперед оружием, сделал короткий, неуверенный шаг навстречу вихрю. Это не зависело от его мужества или стойкости; только он один владел чудесным кинжалом, и, следовательно, только он и мог сделать этот шаг навстречу.
И напиравший на них вихрь неожиданно остановился, словно в сомнении, увидев дивно лучащийся клинок в руках своего врага. Что напомнило ему это сияние? Быть может, темные залы Наргахора, и взлетающий молот в неутомимых руках Отрины, и Наллику, дочь его, медленно произносящую слова рокового наговора и бестрепетно погружающую руки в кипящий металл, отдавая ему частичку своей великой силы? Или, может, пронзающий до последних темных пределов сознания пламень нечеловеческих очей Великого Орлангура в мягкой зеленой полутьме его заповедного логова, запечатленный в узоре на клинке?
Однако дух колебался недолго. Силы его были не беспредельны, нужно было нападать – чтобы победить или погибнуть. Хотя как может погибнуть получивший дар бытия из рук самого Илуватара?
Серая воронка угрожающе нагибалась, стараясь, однако, обогнуть замершего с клинком наголо хоббита и дотянуться до остальных его спутников. Закрывая собою друзей, хоббит держал кинжал уже обеими руками и тоже двинулся вслед за ним; с него градом лил пот, обжигая глаза, и нечем было утереть лоб, нельзя было даже сморгнуть. Вихрь вновь закачался, словно в неуверенности, и тут вперед бросился Эрлон. Прежде чем хоббит успел крикнуть или остановить его, прежде чем остальные успели повиснуть у него на плечах, он прыгнул вперед, и его иззубренный во многих схватках честный дорвагский меч по самую рукоять ушел в основание гибельной воронки.
Но что могла сделать с духом простая, выплавленная людьми сталь? Вихрь не дрогнул, но вдруг низринулся широко распахнувшейся воронкой на дерзкого. Эрлон каким-то чудом успел отпрянуть в сторону, и тут Фолко отчаянным усилием попытался дотянуться острием до страшного вихря – и ему это удалось!
Близко-близко от его лица взметнулась серая муть, но пылающий голубым клинок вонзился в тугие крутящиеся круги, и столб резко изогнулся, точно заламываясь; вновь мелькнуло за пыльным занавесом искаженное нечеловеческой болью лицо; затем все пропало, вихрь стал бессильно опадать, и Эрлон с торжествующим ревом вновь всадил в него свой меч – и тут какой-то серый лоскут случайно задел его. Эрлон коротко вскрикнул и упал без движения.