Маккормак задержал ее, взяв за руку.
— Я так не считаю, мадемуазель Лафарг.
В его голосе и в изумрудном блеске глаз чувствовалось нечто такое, что заставило девушку остановиться. Легкое прикосновение твердой теплой руки, свидетельствовавшее тем не менее о немалой физической силе, вызвало у нее какое-то странное беспокойство. Постаравшись придать голосу как можно больше холодности, она ответила:
— Я не привыкла, чтобы мужчины обращались со мной грубо, полковник Маккормак.
— А я не привык, чтобы женщины отворачивались от меня, когда я оказываю им честь танцевать со мной.
— Ах, вот, значит, в чем дело? Тогда о ваших манерах остается только сожалеть. — Она пристально посмотрела на сильные смуглые пальцы, сжимавшие ее руку выше локтя, однако Маккормак не спешил ее отпускать.
— Ваш ответ вряд ли вызван моими манерами. Впрочем, вы, наверное, проявили бы больше благоразумия, если бы я приказал расследовать тот случай с ночным горшком.
Выражение лица полковника не изменилось, когда девушка подняла на него глаза. Она не сомневалась, что он вполне мог исполнить свою угрозу.
— Вы… вы собираетесь сделать это только потому, что я отказалась с вами танцевать?
— Я очень мстительный человек. Это, конечно, прискорбно, но ничего не поделаешь.
— Я не верю вам, — в словах Фелисити чувствовался вызов, так же как и во взгляде, однако голос прозвучал недостаточно твердо, как ей хотелось бы.
— Вы намерены в этом убедиться? Или вы наконец прекратите капризничать и согласитесь, что подарить мне только один танец все-таки лучше, чем провести целый день в колодках.
Фелисити не хватало хладнокровия спокойно думать о том, что ее могут выставить у позорного столба с руками и головой, зажатыми между двумя досками, и что любой уличный мальчишка может безнаказанно швырять в нее грязью. От позорного столба на Оружейной площади было рукой подать до рынка в гавани, и поэтому несчастных осужденных часто забрасывали гнилыми фруктами и рыбьими потрохами. Сейчас она запросто могла разделить их незавидную участь. Такое наказание за преступление, которое она якобы совершила, многим наверняка показалось бы слишком легким.
Губы девушки искривились в горькой усмешке.
— Это и есть великодушие испанской короны, о котором говорил О'Райли, — сначала отсрочить приговор, а потом, когда вам заблагорассудится, привести его в исполнение?
— С великодушием относятся к тем, кто его заслуживает, кто принимает превратности судьбы сам, а не ждет, пока его заставят это сделать, — сурово ответил Маккормак.
Слова полковника прозвучали угрожающе, но Фелисити некогда было вникать в смысл. Он сжимал ее руку все крепче, ее пальцы вдруг онемели, и она уже не сопротивлялась, когда он чуть ли не силой потащил ее танцевать.
— Почему вы выбрали именно меня, полковник Маккормак? — спросила она, сделав последнюю попытку вырваться. — Здесь немало других, более сговорчивых дам.
Офицер окинул ее оценивающим взглядом из-под густых рыжеватых ресниц.
— Никто из них не похож на вас, и мне больше никого не хочется беспокоить своим вниманием.
Такие слова можно было назвать комплиментом с большой натяжкой, однако Фелисити заметила, как глаза ирландца блеснули от восхищения.
— Наконец-то вы поняли, как действуют на других ваши слова!
В ответ он только склонил голову и указал рукой на промежуток в череде танцующих пар. Сейчас Фелисити стояла перед выбором: или бросить ирландцу открытый вызов, вырвавшись из его рук, устроить скандал, который мог повлечь за собой новое обострение напряженности и даже послужить причиной расследования случая с горшком, что наверняка кончилось бы плохо для Валькура и отца, или смириться, приняв приглашение к танцу если не с удовольствием, то хотя бы добровольно. Наконец она, решительно тряхнув головой, грациозно заскользила по залу в такт музыке паванны рядом с полковником, исподволь поглядывая на брата и отца. Валькур смотрел на нее с ошеломленным и разочарованным видом, в глазах его разгорался гневный огонь.
Прошло несколько минут, прежде чем к Фелисити вернулось самообладание. По условиям танца она разошлась с партнером, затем они вновь сошлись. Она бросила взгляд на бесстрастное лицо мужчины, с которым танцевала. Когда они подняли сомкнутые руки вверх, приблизившись друг к другу настолько, что их плечи соприкоснулись, Фелисити не смогла удержаться от насмешки:
— Вы — жестокий человек, полковник, но ждать от наемника чего-либо другого, наверное, просто бессмысленно.
— Судя по вашему тону, вы считаете мою профессию самой отвратительной на свете, — ответил он с нескрываемым вызовом.
— Воевать ради других за деньги, а не за собственные убеждения, не обращая внимания, кто прав, кто виноват? По-моему, вам вовсе нечем гордиться.
— И все же это достойный путь к успеху.
— Значит, вы решили сделать карьеру? На службе у иностранного короля? Это делает вас похожим на авантюриста. — Фелисити вопросительно посмотрела на него из-под опущенных ресниц, прежде чем сделать очередной выпад.
— По-вашему, это очень плохо? — На скулах полковника заходили желваки, однако он больше ничем не выдал того, что понял смысл упрека.
Девушка напустила на себя задумчивый вид.
— Почему же? Я не знаю. Вероятно, это зависит от того, по какой причине вы избрали этот путь.
— А как вы посмотрите на такие причины, как нищета и ожидавшее меня рабство?
Неужели у него хватило наглости насмехаться над нелестной оценкой собственной персоны? Об этом трудно было судить со всей определенностью, так как они снова разошлись.
— Луизиана больше чем достаточно настрадалась от людей, приезжавших сюда, чтобы как следует нажиться и убраться восвояси, вместо того чтобы остаться здесь навсегда.
Серьезный тон партнерши заставил офицера удивленно приподнять бровь.
— Вы, конечно, имеете в виду французов благородных кровей, искателей приключений?
— Они, несомненно, отличались более изысканными манерами. — Фелисити с едкой любезностью присела в реверансе, как только смолкли звуки паванны.