Полковник склонил голову в легком поклоне.
— Благодарю вас.
— Осталось только выяснить, кто именно, поскольку мы оба сознались.
— По-моему, вы, мсье, слишком хорошо воспитаны для такой гнусности. Просто вы решили взять вину на себя, чтобы выгородить сестру. Мне кажется, истинным виновником, как ни неприятно мне об этом говорить, являетесь именно вы, мадемуазель.
Закончив эту тираду, офицер посмотрел на Фелисити, которая, добровольно признавшись, теперь ожидала наказания, в какую бы форму оно ни вылилось. Однако примириться с мыслью, что во всем обвинят именно ее одну, оказалось выше ее сил.
— Да, вы правы, — воскликнула она, — а почему бы нет? Возможно, мой поступок поможет вам понять, как относятся к испанцам в Новом Орлеане, не говоря уж об О'Райли и о его ирландских наемниках-головорезах!
— Мадемуазель, с сегодняшнего дня вы живете в Испанской Луизиане и являетесь испанской подданной. — Зеленые глаза Маккормака сузились и угрожающе заблестели. — Мундир, который, по-вашему, запросто можно осквернить, носят защитники вашей родины. Я считаю, вы совершили опрометчивый поступок, и вашими действиями руководила не ненависть, а патриотизм. Однако имейте в виду, подобное оскорбление больше не сойдет вам с рук. То, что вы женщина, не спасет вас от скорой и суровой кары.
Не дожидаясь ответа, он повернулся на каблуках ботфортов, что-то отрывисто скомандовал солдатам и первым вышел из комнаты. Фелисити с пылающими от досады и гнева щеками молча смотрела ему вслед.
— Самоуверенный нахал… — задыхаясь, произнесла она, когда к ней наконец вернулся дар речи.
— И к тому же опасный, — добавил Валькур.
— Что ты имеешь в виду?
— Он умен и ко всему прочему лишен тщеславия.
— Как ты можешь так говорить? — возмутилась Фелисити. — Разве ты не видел, какой ослепительно белый у него шарф и как блестят его сапоги?
— Это признак гордости и аккуратности, но никак не тщеславия, моя милая.
— Если все ирландцы О'Райли такие, как он, жизнь станет невыносимой! — Фелисити взволнованно ходила по балкону, ее пышные юбки колыхались в такт шагам.
— Возможно, ты права, — согласился Валькур, комкая в руках кружевной платок. В его голосе чувствовалась тревога.
Внизу по улице продолжали маршировать солдаты. Теперь там проходила пехота в белых мундирах с голубыми воротниками и манжетами.
— Bella, Bella! — закричали некоторые из испанцев, увидев Фелисити, стоящую на балконе, без дуэньи. — Blanco у оrо! Сеньорита с белоснежной кожей и золотыми волосами! — прокатилось по рядам солдат, и в ее сторону повернулась не одна голова.
Фелисити сделала несколько шагов назад, однако прежде она услышала отрывистую команду, разом заставившую всех посмотреть вперед, и увидела, как полковник Морган Маккормак легко вскочил на гнедого жеребца, стоявшего под самым балконом. Надев офицерскую треуголку, он, не оглядываясь, поскакал дальше по улице.
2
— Поторопись, Ашанти!
— Я стараюсь, мадемуазель.
Служанка, надев на Фелисити нижнюю рубашку до колен, с глубоким вырезом, отделанным кружевами, стала завязывать шнурки корсета из китового уса. Задыхаясь, Фелисити вцепилась в спинку огромной кровати из кипарисового дерева, в то время как другая женщина, высокая дородная негритянка из того же племени, что и Ашанти, безжалостно стягивала концы корсета у нее на спине. Одеваться в такой спешке казалось Фелисити настоящей пыткой. Она не предполагала, что отец и брат захотят отправиться на бал, который давали сегодня вечером, на третий день после начала испанского вторжения, в честь нового генерал-губернатора О'Райли. Оливье Лафарг в свойственной ему манере сообщил об этом дочери за час до начала торжества, когда Фелисити наблюдала, как слуги убирают посуду после десерта. Отец просто не понимал, сколько времени ей потребуется, чтобы сделать прическу, напудрить волосы, надеть кринолины и самое красивое вечернее платье, а также припудрить и подрумянить лицо, не забыв наклеить мушки.
— Ваши чулки, мадемуазель.
Фелисити подвинулась на край кровати, и Ашанти натянула ей на ноги шелковые чулки, застегнув подвязки чуть выше колен, потом надела вышитые атласные туфли на высоком каблуке. После чего настал черед облачаться в кринолины — деревянные обручи в форме полукруга, связанные между собой ремешками на манер корзины и крепившиеся к талии специальным поясом. На этот каркас надевали несколько туго накрахмаленных нижних юбок, отороченных рюшами или кружевами, последняя из которых была из золотистого шелка с кружевными сборками спереди. Эти кружева должны были проглядывать сквозь разрезы на юбке платья Фелисити.
В спальне, служившей одновременно туалетной комнатой, стояла невыносимая духота. Ночная прохлада, проникавшая в окна второго этажа с распахнутыми ставнями, не могла ослабить жара свечей, горящих по обеим сторонам туалетного столика, за которым сидела Фелисити, пока ей делали прическу. Теперь, вновь усевшись за столик, чтобы ей наложили грим на лицо, девушка непрерывно обмахивалась веером из листьев палметто .
— Осторожно, мадемуазель, не повредите прическу.
— Бог с ней, Ашанти. Не понимаю, с какой стати отцу вдруг захотелось идти на этот бал?
— Если вас там не будет, на это могут обратить внимание, — тихо ответила служанка.
— И все-таки нам не следовало бы там появляться. — Голос Фелисити звучал устало.
— Это было бы неблагоразумно.
Такое мнение в последние дни высказывали очень многие, особенно после того как испанцы высадились на берег. Казалось, сопротивление новой власти было не более чем игрой, наивной попыткой убедить Людовика XV вновь взять их под свое крыло. Теперь игра закончилась, и люди, вспомнив о благоразумии, заставляющем их держаться с осторожностью, стали вести себя тише, стараясь проводить как можно больше времени дома. Появились тревожные слухи, что у О'Райли есть список с именами заговорщиков, собиравшихся установить республиканскую форму правления, и что он намерен выслать виновных, полностью конфисковав их имущество. Другие утверждали, что на Кошачьем острове на берегу залива, неподалеку от поселка Билокси, приготовлено обнесенное частоколом место, где заговорщики будут отданы на милость солнца, кровожадной мошкары и соленой воды. Большинство горожан смеялись над этими россказнями, полагаясь на слова коменданта Обри, заявлявшего о снисходительности победителей, и рассчитывая с помощью демонстрации собственного унижения убедить испанцев в том, чтобы они примирились со сменой власти. Конечно, это было нелегко, и все чувствовали себя неловко. Даже отцу Фелисити пришлось смириться с действительностью. Девушке не нравилось, как он воспринял это жестокое поражение. Видя, как осторожничает отец, убедившись, что он готов поступиться принципами ввиду сложившихся обстоятельств, Фелисити вполне могла совершить какой-нибудь безрассудный поступок.