тихо выдавил Чиганов.- Это же не такси, тут каждый вылет регламентирован. Уволят и на заслуги смотреть не станут. - Я знаю, что будет. - Иван потёр кисти рук так, будто их только-только освободили от верёвки. - Я и думал, чтоб вас не выперли, думал - сам. Покажите мне как и что, я разберусь, я к любой технике с детства... Скажите, угнал. А я сам, сам долечу. - Чего?!!! - вырвалось из трёх глоток. - Чего ты хотел? Са-а-а-а-м? Иван виновато улыбнулся. -Да мне только показать, я бы махом, мне какую хочешь технику. - Ива-а-а-н, - Чиганов расхохотался, уже ничуть не сдерживаясь. - Ну, что за простой вы народ! Ты хоть раз в кабине вертолёта был? -Да нет, я же дереве... - Идём, - Чиганов толкнул замешкавшегося Ивана к вертолёту. И пока шли к серой огромной стрекозе сквозь некошеное поле, привольно разлёгшееся на месте поля лётного, пока топали по единственно уцелевшей рулёжной дорожке к посадочной площадке, тяжело молчали, каждый в своих думках. Не замечая, как на почтительном отдалении следуют две молчаливые фигуры. Выбор у Чиганова был непростой, но делать-то его надо. - Ну, вот... - распахнул он дверь . - Смотри. Иван глянул и замер. Нет, он видел по телеку много раз эти вертолёты, и над своей головой наблюдать их приходилось, но отчего-то представлял, что в кабине будет что-то очень похожее на его КамАЗ. Ну, или, может чуть посложнее, как на новых грузовиках. Но приборов было куда больше: ручки, лампочки, рычаги, непонятные тумблеры и переключатели. На нескольких панелях сразу, на руле, или не руле. Как назвать-то странное это приспособление, похожее на торчащую из пола фигурно выгнутую палку с рифлёной рукояткой? И ещё сбоку, на стене кабины, даже где-то чуть ли не на потолке. Их было уж как-то слишком много, неизмеримо много... Попятился, ссутулился принимая на плечи и всю тяжесть и последних долгих дней и тех, что еще предстоят. Чиганов хмыкнул: - Что? Показать, вертолётчик? Ты что же думал, что МИ - это совхозный грузовик: две педали и руль? - Три, - пробормотал Иван. - Простите, мужики, простите!- И рванул вдруг куда-то по взлётке почти бегом, неловкий, маленький, сутулый. - Стой! - рявкнул Чиганов, разом понимая, что повезет он его, вот повезет и всё. И почему - не спрашивай. То ли потмоу что простить себе не мог , что мать ещё и в Бурятию не свозил. Там говорят ламы чудеса творят. А то ли в пику тем, кто, как извозчика его гоняют, за глупостями в общем-то. И керосин не считают, да и его за человека тоже. - Догони его! - крикнул Сёмке. - Иваныч, - Колька-молчун тронул начальника за плечо, - дед мой в сорок седьмом самолёт угнал, когда моей бабушке рожать приспичило, а можно было только на самолёте с прииска вылететь, дед же всю войну лётчиком прошёл. Ну, и угнал... И керосина хватит. Право на экстренный вылет есть... - Посадили деда? - перебил Чиганов - Нет. Даже трибунал оправдал. В сорок седьмом - весомо повторил Колька. - Ну, если даже трибунал. - он распрямился, ощущая, как щекочуще льется в душу азарь, веселая злость и забытое уже желание, взять и перевернуть мир, хоть для одного человека... - Еле вернул, - сообщил Сёмка, цветя в тридцать два крепких белых зуба, - сайгак, бля, необученный. Иван переминался с ноги ногу, внимательно изучая дорожку. - Жена у тебя где? - Чиганов качнулся с пятки на носок и обратно. Была у него такая привычка в минуту тяжкого решения -Что? - мужик вздрогнул и как-то испуганно посмотрел на Чиганова. - Жена твоя где? - Так в машине, спит. Ей фельдшерица укол поставила, сказала: часов на шесть, если сильно не тормошить. Теперь уже на три... - Носилки нужны? Иван разом просветлел и вновь засуетился: - Да я так, так быстренько на руках, быстренько... Там весу, весу совсем ничего. - Так неси... Не верю я во всю эту ерундистику. - Да ты не верь, не верь... А я , мужики, я отработаю! Вон хоть обкошу тут всё. У меня трактор, роторка, я махом. Тут всё у вас, тут же заросло, а? Опять, смотрю, шифер просел, могу крышу перекрыть, стропила, видно, подгнили. С того края столбы у огородки... - Ты это заметил, пока в меня целился? - осадил Чиганов, неприятна ему была эта приниженная суетливость. - Могу и деньгами. У меня тысяч двадцать есть, я вот с рейса сейчас, я отдам. Я бы сразу, да сказали, что без толку к вам. Подневольные вы. - Двадцать, - хмыкнул Чиганов, - двадцать, брат, это только за посмотреть. Но насчёт «всё тут скошу» - это хорошо, принимается. - Посмотрим, что там за сокровище, - подмигнул он Сёмке, - из-за которого на срок идут. Но Сёмка шутки не принял и ответил серьёзно: - Сколько у них детей? Двое? Пойдёшь тут... На Нину Чиганов всё-таки взгляд бросил, когда уже долетели. Восковое лицо выглядело нехорошо, не из-за болезни, а само по себе: большой рот, резко вздёрнутый нос, острые скулы, туго обтянутые пергаментной кожей, и в вырезе халатика - тоненькая, почти цыплячья шейка с выпирающими ключицами. - Выболела она, - виновато объяснил Иван, перехватив этот мимолётный взгляд. Чиганов почему-то смутился. И посмотрел не на Ивана, а на озеро. Вода, встревоженная лопастями вертолёта, рябила и морщилась, была прозрачная у берега и тёмно-синяя, почти чёрная, к центру... - Мы всех курмесов на уши поставили, - пошутил Чиганов. - А сверху оно точно чёрное, - невпопад ответил Иван, покрепче перехватывая дорогую ношу. - Так говорят - вулканического происхождения. В смысле вот... - Чиганов махнул рукой. - Бывшее жерло. Иван огляделся недоверчиво: пологие каменистые склоны, бархатно-зелёные торжественные кедры и сосны. - Ты уложи её, вон там, выше - навес. - И пошёл вперёд, мучаясь, что теперь станет свидетелем не пойми почему казавшейся ему интимной сцены: «Как он её искупать думает?» Под просторным высоченным навесом пристроили Нину на широкую лавку. Странно, но она даже не проснулась. - Добудишься? - Да, уж теперь добужусь. - стащил с себя видавший виды свитер и сунул под голову жены. Замолчали. Чиганов протянул сигарету. Иван благодарно кивнул. - Может, и в самом деле был вулкан... Видишь, озеро ведь в макушке горы почти. - Произнёс, чтобы хоть что-то сказать Юрий Иванович. - Куспешка говорил что-то такое: отец-гора, мать-гора. Не помню точно. - Мужичок задумался. - Вроде как разозлился отец-гора на детей и стал огнём жечь. А Ымай - это вроде нашей Богоматери, залила гнев молоком. Или Умай. Они её по разному зовут. - Если б молоком, было бы Белое, - возразил Чиганов. - Так почернело от горя, сколько его тут утопили... - Может, и твоё утонет. Ладно, Иван, там, - Чиганов мотнул головой куда-то в сторону уходящих склонов, - на той стороне смородишник хороший. Пойду внукам наберу. Да и парни своим наберут... Через час обратно... Иван удивлённо вскинул брови и хотел было сказать, что не может тут смородишника быть, до речки ещё пилить и пилить... Но понял, что Чиганов это и сам знает. Присел на лавку рядом с женой и осторожно тронул её за плечо. - Нина, - тихонько позвал. Она не шелохнулась. Иван прислушался: дышала она спокойно, еле слышно, но дышала. Появилась у него такая странная привычка слушать ночью её дыхание. - Нина... - повторил опять. И горько подумалось, что хоть сейчас, может быть, отсыпается... Сколько лет вот такого шёпота хватало, чтобы она тут же поднялась шумная, говорливая, сильная и пошла, пошла что-то делать, смеяться, шутить, ругаться. А что? И такое бывало. Всегда ему казалось, что уж как-то слишком её много. -Тише ты! Тише! - орал тогда... Кто бы знал, что так ждать будет даже не голоса, а слабого стона? И ведь всегда считал, что Нинка у них - командир, что это он сляжет, а её ничто не возьмёт, ни чума, ни холера, ни сибирская язва. Так и говорил, да все так говорили... А вот же... - Нина-а-а-а... - тряхнул чуть сильнее, собирая слова, выстраивая их, вчера-то вроде условились обо всём, и утром ещё раз ей обсказал, но вспомнит ли? Нина сонно шевельнулась, он с минуту смотрел, как дрожат ресницы, потом встал и побрёл вдоль берега. Куспешка говорил: «Надо берёзу найти...Чалама повяжешь» - Должна там берёза быть. Нащупал в кармане три тряпочки. Всё - как учил Куспешка: зелёную, синюю, красную. Что это значит сам не знал. И что-то сказать надо. Он постарался вспомнить слова, но не смог, и брёл теперь по берегу, вспоминая мягкий будто плеск лесного ручья, но такой чужой язык. Берёза сама в глаза кинулась. Не обманул Куспек: старая, увешанная тысячами тысяч выгоревших лент- чалама. Чудно, что новых было не очень много, но они особенно ярко выделялись на общем, утратившем цвет, фоне. Само дерево, казалось, не выдерживало этой тяжкой ноши чужих надежд и чаяний и болезненно согнулось к самой воде. Иван вытащил и разгладил на ладони заготовленные лоскуты. Нет, не вспомнил слов, а ведь что-то же говорил там Куспек... «Умай, Эмай, изен, алгыс...?» - Нет, только обрывки... - Ну, здравствуй, мать. - Только и сказал, потом добавил: - Помоги, если можешь. И закрепил поверх чужих желаний - своё нехитрое. И вдруг перекрестился. - Господи, прости... У самых ног вода пошла рябью. И опять застыла. Тяжёлая, как жидкое стекло. Иван зачерпнул ладошкой и удивился: тёплая! Вроде Куспек говорил - всегда холодная, в любую жару... Умыл лицо. И как-то всё стало просто и ясно. Почти бегом рванул к Нине, бережно неся влагу в ладонях. Что там осталось-то? На донышке, даже не брызнул, отёр лицо жены мокрой рукой: - Вставай, вставай, соня! Она открыла глаза лениво, нехотя, пустые, уже привычно-пустые. И неожиданно села, удивлённо озираясь вокруг, на мгновение будто становясь той, прежней. -Ты что? Ты что? - забормотала. - Привёз? Привёз ? - Привёз, мужики согласились. - А-а-а-а-а... - протянула