и опять опустилась на неудобную лавку. - Назад-то как? Могилка одна там. - Да вон, вон вертолёт-то, видишь? - Вертолёт, - повторила она эхом. Но даже головы не повернула. Будто каждый день приходилось летать. - Ты вставай, пошли потихоньку. - Куда? - Так в озеро! Помнишь, говорил: надо с головой окунуться. Пошли, а то держись за шею. Он наклонился, подставляя худую жилистую шею. - Купайся... - отозвалась Нина. - Я тут. - И отвернулась по привычке к стене, но не было стены, сразу за навесом - рядно, плотно вставала тайга. Нина села на лавке и вздохнула: - Сама пойду. И спросила в никуда: - Зачем? - Ну как? Обычай такой, примета... Надо. - опять начал Иван. Но она не слушала, поднялась и слепо побрела к берегу озера. Он шёл сзади и боялся, что споткнётся, не дойдёт, но она упрямо шла, как ходят заводные игрушки. Прямо и прямо, как дома, когда требовалось дойти до бани или до стола, если Зинуля звала поесть. Не глядя, не замечая, что под ногами и что вокруг. - Ну, вот... - выдохнул Иван с облегчением, когда остановилась у самой кромки волн. - Ты халат сыми. Мужики далеко ушли, кто увидит? И сам потянул через голову футболку. - Тихо тут как. - услышал. Нина опустилась на каменистый берег: - Ты иди, иди... И подумала очень явственно: «Умереть бы тут». Была в этом мёртво-молчащем лесе, шорохе волн какая-то особая благодать. Лечь бы у берега и никогда не открывать глаза. Вот если бы сейчас кончилась жизнь, как бы хорошо было...Она не вспоминала ни похорон, ни живого Колю, ничего. Прошлое кончилось вместе с письмом. А будущее всё было там, за невысокой оградкой кладбища. Да, на могиле, было почти так же тихо. И так же спокойно, как здесь. Тянущий комок не отпускал, но боль становилась другой, совсем другой, она успокаивала, потому что она и есть дорога к покою. Когда боли станет так много, что сердце лопнет, настанет покой. Будет Коля... Единственное будущее, которое есть у всех... Надо просто подождать. Пару раз ей уже казалось, что вот-вот и она успокоится. Но всегда появлялся Иван, тормошил, поднимал, что-то спрашивал. - Нина, - Иван присел рядом, - пойдём. Ну, вот верить или не верить - тебе и решать, но ты не для меня, для Зиночки сделай, для Олежки... Зиночка... Олежка... Коля... Беленький мальчик с распахнутыми глазами, долгожданный первенец, он бежал к ней, чудилось, что рядом, и голос... Нет, не басовитый, а детский лепет, тот первый, самый сладкий, и смех. Она не видела его, но знала, что он бежит и совсем рядом. Что уже близко. И было хорошо слышать этот голос, и зачем Иван что-то говорит ей...? Умер не Коля, все умерли... А Коля бежит, бежит... Только б в одной оградке похоронили. Только это и было важно. - Ваня... - она приподнялась на локте. - Ваня, там у Коли место рядом... Туда меня положи... Привези, если здесь. А ты иди, иди купайся... - Что? - Иван застыл. - Что? Положить? Припомнилось вдруг, как крался он к этому вертолёту, как будто оглох и ослеп, как будто нет другого света, только это железяка. Ведь на зону был готов, на зону. Да что она? Хоть разбиться к чёртовой матери. А тут - рядом положить? Дни эти тошные, серые, липкие. Страх, всегда страх, за неё, за детей. Никто его не спрашивал, а ему-то как? Как он-то пережил? Ведь и он тоже сына потерял? Сына! И зло ощутил лишь одно желание: что было сил ударить в это измождённое лицо и бить, бить, бить, пока всё не кончится. Мутная кровь, не пойми откуда взявшаяся в тихом Иване, вдруг жарко поднялась... До звона в ушах... Яростным рывком сгрёб на груди халат, голова её беспомощно мотнулась... Волна обдала босые ноги холодом. Иван вздрогнул, показалось - на лёд наступил... - Да пошла ты! - заорал. - Пошла ты! И рванулся к озеру. Едва забрёл по пояс, сразу размашисто поплыл, взбивая ещё прозрачную гладь, туда - к чернильно-синему пятну, где, как говорил Куспек, дна вовсе не было. Там ворота в нижний мир? Да нате вам, курмесы, живую душу, жрите, суки-и-и-и, жрите... Ширилось чёрное пятно, расплывалось, казалось, захватывало и поглощало... И в самом центре его привиделось, что и в самом деле нет под ним ничего, только чернота, не зря же оно Чёрное, это озеро. Куда ты летел, Ванька-дурак? Иван замер над бездной, встал свечкой и, как в детстве, ухнуло в груди страхом, и ушёл с головой. Достать эти ворота, будь они неладны, дотянуться... Сотни ледяных пальцев вцепились намертво, скрутили дикой болью, ступни, икры, колени, потащили туда, во тьму, вода рванула рот. Стиснул зубы. «Господи, Нина!» - обдало горячим. Заработал руками, вкладывая всю силу, отчаянно противясь рвущейся воде, собирая воедино остатки сознания и дыхания... Вырвался! Вырвался, крикнул: - Спасаа-а-а-ай! - вцепилось сто курмесов. Корёжило ноги, выворачивало. - Ымай! Ымай! - Откликнулось эхо, стократно множа крик. Качнулась старая берёза. Нину как в плечо кто толкнул. - Не свой сон спишь, девка! - как мать в детстве, давно... И матери уже нет... Вскочила. В озере отчаянно бился Иван, то всплывал, то уходил, голова появлялась и исчезала, словно кто-то тянул обратно. И жуткий страх, выворачивающий душу наизнанку, даже не ударил, а пронзил: - Ваня-я-я-я! - заметался крик меж склонами. Боясь на миг упустить белёсый круглый «поплавок», пошла к озеру, с какой-то нечеловеческой, дикой тоской понимая, вот исчезнет родная голова и всё...Всё и нет уже за этим «всё» ни тишины, ни покоя, ни Коленьки, только Черное озеро. Вода обожгла. «Держись, Ваня, держись». Поплыла сперва неловко, а после уже не чувствуя слабости, да ничего, кроме страха не чувствуя, яростно быстро, по-мальчишечьи вразмашку. Она ведь всегда наравне с мужиками всё и стреляла, и работала, и плавала. Вода льдом, а по лбу пот. Гребла, гребла, всё туда, где миг назад показывалась светловолосая голова мужа... Вот тут, тут он где-то под ней. Зажмурила глаза, но тут же распахнула, нельзя закрывать - не увидит. Нырнула, и в глаза - тьма, в ушах - гул, волны ли, кровь ли, бубен ли бродит. Стучит, стучит гулко Иван, задыхаясь, уже не увидел, почувствовал: к ней, туда, к Нине. «Мать, мать...помоги» мелькнуло. Какая мать? Нина? Пресвятая Дева? Чужая Ымай? Рванулся, подхватил снизу Нинку. Через силу шевеля уже губящими ногами, отяжелевшими, непокорными, вытолкнул. Но она вцепилась намертво в волосы: не отпустить, не отпустить, только бы вытащить! Потянула за собой. «Живи. Живи. Живи», - ухало сердце, как шаманский тюр, как колокола. Иван хрипнул: - Пусти...Сам... И плыли слепо, не понимая, а плывут ли? Казалось вечность плыли, держась лишь тем, что чувствовали друг друга, понимая, что ни на миг нельзя им оторваться друг друга, нельзя, иначе уйдут, утянут курмесы...Туда, где тьма и чернь. Перед лицом качнулось что-то. Ветки, ветки...Ухватился. Выбрался, вытащил... Или она вытащила? Упали без сил, дико свело лёгкие. Закашлялся, выплёвывая воду, до рвоты выталкивая её прочь... - Ваня, Ваня, - всхлипнула Нина и ничего сказать не могла, и пошевелиться не могла... Только всё твердила своё: - Ваня, Ваня... Живой, господи, живой! - Живой... - отозвался. Перевернулся на спину. Прямо перед лицом качались ветви священной берёзы...- Ноги свело... Нинка кинулась, впилась пальцами, размять - остановил. Она подползла и улеглась рядом, прижимаясь лицом к костлявому плечу. Чиганов их не сразу разглядел, а когда увидел, расхохотался: - Гляди, загорают, голуби! Парни поддержали дружным гоготом. Нина поднялась, стягивая на груди мокрый халат... «Надо же глазищи какие» - подумал. - До вертолета дойдёте? Она кивнула. И обернулась на мужа. - Битый битого везет, - бросил Чиганов негромко, наблюдая, как бредут эти двое к вертолету: она ли держит мужа, он ли её. - Главное везёт. - так же тихо ответил Колька - Наверное, есть что-то в этом озере, кроме рыбы... - Я и тебе воды набрал Иваныч, - хохотнул Семка.- Завтра на ковер дернут, покропишь ... курмесов. - Против наших только царская водка, - отшутился Чиганов. О завтрашнем дне думать не хотелось.