Темных. Как его пламя.
Давящий глубокий взгляд скользит по моим скулам, по губам, ненадолго врезается в глаза, и все это — как опасная близость пламени. Опасность.
— То есть в твоем представлении я должна остаться с тобой, выйти за тебя замуж и растить с тобой детей, напрочь забыв обо всем, что было.
— Я такого не говорил.
— А что ты говорил?
— Что ты должна выйти за меня замуж и растить со мной детей. Парность все равно не позволит нам подпустить к себе другого партнера.
Это самое потрясающее, что я слышала в своей жизни. Буквально. Даже если отбросить сарказм.
Ладно, с парностью я как-нибудь разберусь, если уж глубоководные фервернские смогли отменить убийственную огненную лихорадку… Я читала про нее. У меня было много времени, пока я ждала визита с Ландерстергом, и я занялась ликбезом в отношении иртханов. Огненная лихорадка раньше была смертным приговором, поэтому нет ничего удивительного в том, что врач и Элегард смотрели на меня как на дуру, когда я звонила Вайдхэну. Хорошо, что я не прочитала этого раньше, потому что иначе и мысли не допустила бы, что Бен может помочь. А он… он допустил мысль, что могут помочь глубоководные фервернские, и оказался прав.
Мои дети живы благодаря ему. В том числе благодаря ему, поэтому сейчас нам нужен компромисс. Поэтому, а еще потому, что когда мои дети проснутся, мы должны выступать единым фронтом и дать им понять, что они нужны и важны. Нам обоим. Если, разумеется, они ему нужны и важны.
— Я хочу, чтобы мы поговорили с ними вместе, — в упор смотрю на него.
— Для чего?
— Для того, чтобы мои дети знали, что нужны и отцу, и матери. Они тебе нужны, Бен? Или ты сделал это только для того, чтобы наказать меня? Чтобы причинить мне боль?
Его лицо становится просто каменным.
— Как я уже сказал, ты слишком многое на себя берешь, Аврора.
— Если они тебе нужны, если тебе важны их чувства, ты начнешь спрашивать о том, чего хотят они. Не я, а они, — я специально делаю на этом акцент. — И принимать решения, исходя из их чувств в том числе, а не только из своих хотелок и застарелых обид.
— Вот как ты это видишь? — Его взгляд становится опасным. — Хотелка. Застарелая обида?
— Бен. Пожалуйста.
На его скулах играют желваки, но он все-таки отстраняется. Кивает:
— Хорошо. Хорошо, мы поговорим с ними вместе.
И на том спасибо.
— Нужно подумать о том, что и как мы будем говорить. Мы достаточно ранили их чувства. — Я нарочно говорю «мы», чтобы не вернуться к тому, от чего ушли. На самом деле, это действительно мы, я в том числе. Я не рассказала им правду с самого начала, позволила близнецам считать, что их отец — Элегард. Это была ложь, и какими бы благими намерениями она ни была прикрыта, ничего хорошего из нее не получилось.
— Правду? — как отражение моих мыслей предлагает он.
— Правду, — подтверждаю я. — Только, пожалуйста, не вздумай говорить ее всю…
— Меня не пугает вся правда, Аврора. Уверен, их она тоже не испугает.
Да ты что?!
— Я не хочу, чтобы наши дети полжизни ходили к психологу после того, как узнают, что их отец в прошлом хотел решить проблему их появления на свет кардинально.
— Но это правда, — он отталкивается пальцами от стола.
— Не говоря уже о том, — напоминаю я, — что тебе вроде как важны их чувства. Мы об этом договорились.
— Правда в том, Аврора, — перебивает он, — что я не знал, что ты беременна. И еще в том, что я понятия не имею, как бы я поступил в тот момент, если бы узнал.
Мне почему-то все еще горько. Все еще хочется, чтобы он добавил: «Я ведь говорил о гипотетических детях. Не об этих, которым смотрел в глаза», — но он этого не говорит. Возможно, оно и к лучшему, потому что я понимаю, что тогда все сделала правильно. Правильно сделала, что увезла их, что скрыла это от него. Правильно от первой и до последней крупицы моего решения… тогда почему сейчас в сердце словно проворачивают лазерный нож?
Я даже не сразу понимаю, это в его сердце или в моем, а в следующий момент он уже добавляет:
— По всем признакам, по всей имеющейся информации, по всему, что я знал на тот момент, ребенок от меня должен был тебя убить, Аврора.
— Несомненно, — выдаю я на автопилоте. Я так привыкла рядом с ним защищаться, что теперь из какого-то чувства противоречия не успеваю себя остановить. Разве это что-то меняет? То, что он сказал?
В прошлом — да, возможно, меняет.
Частично.
В настоящем… нет.
— Солливер Ригхарн, — произносит он неожиданно, и я хмурюсь.
Модель с мировым именем? Она-то тут при чем? В смысле, при чем тут…