— Бен, — зову пока еще шепотом. — Бен, вернись, пожалуйста.
Как это почувствовать? Как восстановить ту связь, что была между нами? Связь, что гораздо сильнее свалившейся на голову парности, связь, что гораздо сильнее всех расстояний, звериной сути, всего, что только можно себе представить!
Я так и сижу на кровати, пытаясь слиться с его сознанием, влиться в него, но больше ничего не получается. Мне приходится глубоко дышать, чтобы справляться с тем, что ничего не получается.
Что я делаю не так? Ведь там, сидя с детьми, я вообще ничего не делала. Просто отдала смартфон, по которому они говорили с Элегардом, потом занялась Ларом. Ничего ведь не происходило!
Или…
Открываю глаза, снова их закрываю. Снова начинаю вспоминать, только на этот раз совершенно другое. Нашу первую встречу. Нашу вторую встречу. Нашу встречу в ресторане, откуда он меня забрал. Наши первые ласки. Алеру. Мою ревность. Лара у него на руках. Нашу первую ночь, наполненную сумасшедшей страстью. Все последующие. И не только ночи.
Память воскрешает это все, как исправный носитель информации: в таких деталях, что остается только изумляться. Как я могу помнить все эти подробности? Когда он убирал прядки волос с моего лица, целуя припухшие губы. Когда я касалась его бровей кончиками пальцев, повторяя их разлет.
Это настолько реально, что почти пять лет без него кажутся сном. Сном кажется даже сам тот факт, что он не держал своих детей на руках, когда они родились. Не целовал крошечные носики — я уверена, это было бы невероятно нежно в его исполнении. Не смеялся на днях рождения Лара и близнецов, не готовил сюрпризы каждому из них. Сюрпризы, от которых дети кричали бы от восторга.
В моих мыслях приставка «не», но в моем сердце ее нет. Я вдруг понимаю это настолько отчетливо, что меня пронзает невероятной болью и радостью, взрывными чувствами, которых никогда не было, но которые сейчас вполне реальны в том мире, где я… снова вижу его.
Точнее, я снова вижу пустошь, я парю над ней в сторону океана. Размах крыльев ровный, он несет меня с такой скоростью, что расстояние между ним-мной и водой стремительно сокращается. Пламя бушует внутри. Пламя бушует в сердце. Не осталось ничего, кроме черного пламени и стремления слиться с первородной стихией.
— Бен, вернись, — шепчу еле ворочающимися губами. — Вернись…
Он не слышит. То ли я слишком далеко, то ли человеческий язык драконам не подвластен. А что подвластно?
Сила эмоций!
«Вернись!» — кричу я, но на этот раз сердцем. Впуская в свой-его разум картины, которые только что представляла сама. Перед глазами взрывается пелена черного пламени, сплошная стена, невиданная мощь. Она наполняет меня и, кажется, я сейчас взорвусь изнутри, но продолжаю звать чувствами: «Вернись! Вернись, Бен, пожалуйста».
Вот Роа делает первые шаги. Плюхается на попу, но тут же упорно встает и идет дальше. Риа плюхается тоже и ревет, ждет, пока ей дадут руку, чтобы подняться. Перепачканные мороженым носы. Визги счастья в аквапарке. Восторженные взгляды, когда к побережью Зингсприда приходят драконы — и снова назад. В их самый-самый первый миг в этом мире. Их первые крики, их крохотные сморщенные личики. Слезы на моих глазах.
Любовь. Любовь. Любовь.
Дракон замедляется. Разворачивается.
Я вижу, как картинка меняет плоскость. Небо, земля, крылья перпендикулярно им. Океан остается сзади, а впереди видны капли скоростных флайсов. Это последнее, что я вижу, потому что пламя охватывает меня всю, и я перестаю быть собой.
Глава 17
Черное пламя Раграна
— Ваши показатели все в норме, и…
— Довольно!
Как будто его интересовали свои показатели. Как будто ему не плевать, во что там пламя в следующий раз превратит его, его сознание, все окружающее. Только что он шел с четкой целью найти своих детей, вернуть их, а после вернуться к ним, к ней и исправить все, что еще можно исправить — и вот уже нет никаких их. Есть только сила, мощь и манящая, ведущая за собой свобода черного пламени. Свобода ото всего и ото всех.
Как такое возможно?! В сотый раз он задавался этим вопросом: ведь для дракона, для любого дракона его пара и его потомство — бесценны. Как он мог от них уйти? Почему эта тварь, что живет внутри, решила, что какая-то эфемерная свобода важнее них? Почему позволила случиться тому, что случилось?!
Должно быть, его лицо выглядит слишком зверским: даже несмотря на то, что он в больничной рубашке после возвращения, потому что медик поспешно произносит: