— С риам Этроу все в порядке, я вас уверяю. Она вот-вот очнется. То есть проснется, конечно же.
После того, как мозговые волны драконицы чуть было не сожгли ее саму? При мысли об этом становится больно даже дышать.
«Аврора-Аврора, что же мы с тобой наделали».
Эта мысль крутится в голове, как надсадное, ноющее предчувствие непонятно чего. Аврора здесь, в его крепости, она даже не без сознания сейчас, просто крепко спит, стоит ей проснуться — и все будет хорошо. Она проснется, когда он будет рядом, когда дети будут рядом. Все будет хорошо.
Он снова повторяет про себя эту мысль, но сейчас не особо помогает.
Поэтому приходится просто пройти мимо замерших вальцгардов, мимо врача, к себе. Туда, где он может остаться один, сдавить пальцами виски и выглядеть так, как ему заблагорассудится. Хоть о стену головой биться — если бы только это все помогло. Помогло быть не таким идиотом в далеком прошлом, не настолько жестоким в совсем недавнем. К сожалению, прошлое — такая субстанция, которая исправлению не поддается. Поэтому обо всем, что не хочешь делать, обо всем, что не хочешь тащить с собой в будущее, лучше позаботиться в настоящем.
Как он ее ненавидел.
Ненавидел, когда оттолкнул, и она ушла. Ненавидел, когда узнал о ее отъезде в Аронгару. Ненавидел, когда впервые узнал о связи с Элегардом, когда увидел этих детей… которые с самого начала были его. Когда узнал, что у его детей огненная лихорадка, возненавидел еще сильнее, потому что не мог поверить, что потерял столько лет. Когда они очнулись, но смотрели на него как на чужого, а ее называли мамой.
Все это время он в ней ненавидел себя.
За то, что отпустил. За то, что так легко поверил в детей от другого мужчины после всего, что было. У него ведь были женщины — так почему у нее не должно было быть мужчин? Ненавидел за то, что потерял столько времени: от легкого прикосновения губ к ее губам после родов до первого писка и сопения детей на руках.
Он сам не заметил, как переоделся, потому что когда в дверь постучали, Бен уже затягивал галстук. То ли перетянул, и было нечем дышать поэтому, то ли снова вернулось то самое чувство, дать определение которому он пока был не в силах.
— Слушаю, Оттор.
Глава службы безопасности шагнул к нему:
— У нас все спокойно. Благодаря риам Этроу не было даже особых напрягов со стороны журналистов. То есть объяснить дракона над городом, разумеется, придется, но насчет остального — никому даже в голову не придет, что тебя пришлось возвращать.
— У тебя был приказ.
— Был, и я ей его озвучил. Мне даже в голову не могло прийти, что мать троих детей будет рисковать собой.
— Тебе не думать надо было, а исполнять приказ. Следить за ней. Приставить к ней людей.
— Бенгарн, при всем уважении, мы бы сейчас с тобой не говорили, если бы не она. Скоростные флайсы не могли за тобой угнаться, а ты, судя по всему, шел к воде.
В другое время и в другой ситуации он, наверное, говорил бы с ним по-другому. Да что там, он точно говорил бы с ним по-другому и в другом тоне, но именно она, именно Аврора научила его тому, что все не так однозначно. Что всегда стоит выдохнуть перед тем, как давить, увольнять, не прощать ошибки. Он привык, что вокруг него идеальная дисциплина и идеальные профессионалы, но о том, что перед ним люди или иртханы, он зачастую даже не вспоминал.
Да, это долгие годы работало. Но не с Авророй. С Авророй все полетело наблам под хвост: именно потому, что он всегда пытался все контролировать и просчитывать на десять ходов вперед.
— Хорошо. Возвращайся в Ровермарк.
Отторн не успел выйти, в дверь снова постучали.
— Риам Этроу пришла в себя, — доложил вальцгард. — Там медики, и к ней уже привели детей…
Он, кажется, даже не дослушал. Просто обошел их всех, направляясь в спальню к этой бесконечно сильной женщине. Женщине, которая вырастила троих детей, построила карьеру, а сегодня рисковала всем, чтобы вернуть его. Хотя могла просто дождаться его окончательного ухода, забрать детей и уехать. На счет его невозврата были именно такие инструкции: он понимал, что если не вернется, о ней позаботятся отлично — тот же Ландерстерг или Халлоран. Именно благодаря уникальности ее… их близнецов.
— Риамер Вайдхэн, боюсь, что… — Встречавший его медик чуть не отлетел в сторону, когда он обогнул его, шагая к ее кровати. У которой в растерянности остановились дети: Лар, Риа и Роа. Возле Лара привычно терлась Дрим, почему-то вопросительно посмотревшая на него.
— Простите, но я ничего не понимаю. Вы кто? — Голос принадлежал Авроре, слова принадлежали Авроре, но Авророй она больше не была. Теперь он понял, к чему относилось то давящее, жгущее чувство в груди, которое сейчас ушло, уступив место реальности.