Я кивнула.
— Твоя мать. Маловероятно — вы не были сильно близки, но тоже возможно. Я. Дети. — Он тут же добавил: — С ними начнешь общаться, когда будешь готова. И то, в чем заключалась твоя жизнь помимо близких.
Я молчу, потому что понятия не имею, о чем он говорит. Пазл моей жизни собирается из кусочков его рассказов, но я даже не представляю, что из этого всего было для меня дорого. Настолько, чтобы выдернуть меня из марева беспамятства на поверхность.
Бен молчит, словно ждет, что я догадаюсь, но потом все-таки произносит:
— Твои танцы. Твоя карьера, выступления, мировая известность. Балет.
Глава 19
Танцы тоже не сработали. Точнее, сработали, но наполовину. Рассматривая постеры своих выступлений — прошедших и предстоящих, изучая видеозаписи с репетиций и отрывки, представленные в сети, я ощущала легкое волнение. Смутное, будоражащее, какое, наверное, бывает на первом свидании.
Впрочем, здесь мне оставалось только догадываться: своих свиданий я тоже не помнила. Ни первого, ни последнего, ни тех, что привели к троим детям.
Что же касается танцев, тело помнило их отлично и вспоминало заученные движения, отточенные па и прочие балетные премудрости легко, хотя я даже не помнила их названий. Названий не помнила, но стоило хореографам мне показать, как это делается, направить — и я схватывала мгновенно, и взлетала над полом, и парила, и кружилась под музыку.
Бен свое слово сдержал и рассказал обо всем. О том, что произошло: как я его спасла, о том, что я рисковала всем ради того, чтобы его вернуть. О том, что наша размолвка привела к тому, что произошло. Удивительно, но те же, кто поливал меня помоями в сети, мигом переобули пуанты в полете и начали писать, какая я молодец. Не все, правда. Некоторые продолжали ругать — теперь уже за то, что «думала не о детях, а о мужике».
Я на все это смотрела сквозь пальцы: наверное, это могло бы меня задеть раньше. Увы, когда теряешь всю свои жизнь, писульки в сети становятся просто писульками, которые проходят мимо тебя, как нечто совершенно незначительное.
Агент просто до небес прыгал, когда узнал, что я буду выступать — тем более что после такой истории я снова стала очень и очень востребована. Мне предлагали мировое турне, вот уж действительно совершенно не в тему. Но Арден Ристграфф настоял на том, чтобы я прошла все этапы своей прошлой жизни, и я их проходила. У меня были лучшие хореографы, которые помогали мне восстановиться в рекордно короткие сроки, после чего мне предстояло ехать в Аронгару на генеральную репетицию своей самой известной постановки.
Билеты раскупались со скоростью света, и очень скоро даже на дополнительные выступления ничего не осталось.
Так дни и проходили: я крутилась у станка и в зале до умопомрачения, потом летела в пентхаус Вайдхэна, после обеда пыталась восстановить свою жизнь с помощью развивающих мозг методик и встреч с теми, кто был мне дорог.
Общение с мамой закончилась ничем, точнее, мы с ней очень мило поговорили. Если верить маме, гораздо более тепло, чем раньше — с того дня, как я уехала в Аронгару, мы созванивались от силы три-четыре раза в год. Мы даже немного прогулялись с ней по центру, походили по набережной: она рассказала, что я очень любила это место. Особенно обожала, вцепившись в парапет, подтянуться повыше и, болтая ногами, смотреть на воду.
— Отец злился страшно, — смеялась она. — Ругался, что ты порвешь платье или кувыркнешься вниз, но я знала, что все будет хорошо. У тебя с детства было удивительное чувство равновесия.
Все они, все, кто говорил со мной, так или иначе сводили или пытались свести эти беседы к балету. Они говорили, что я им грезила, что я им жила. Им и детьми. Странно, но когда Бенгарн Вайдхэн впервые мне обо всем рассказывал, он не придавал балету такого значения. Или не придавала я?
Мне было совершенно ровно на все, что было близко моему сердцу.
Мне было ровно даже на отношения с Вайдхэном, хотя странное обжигающее чувство, касающееся меня на каком-то инстинктивном уровне, возникало всякий раз, стоило ему просто на меня посмотреть. Или обо мне подумать: это было невероятно, но каждый раз когда он думал обо мне, его мысль отзывалась во мне таким вот удивительным сигналом близости.