Здесь же не было ни утомительно, ни скучно и почему-то хотелось спросить у того, кто, возможно, смотрел на нее сверху, хорошо ли то, что с ней происходит, хороша ли это кончится и права ли она, что ей так радостно и легко.
Потом они долго стояли на смотровой площадке, и Ленка, путаясь, старалась объяснить ей, где находится рю де ла Тур, что за купол посверкивает вдалеке, почему не видна Сена и как называется эта церковь. Было уже шесть, когда они обе, усталые и голодные, спустились с холма и сели в машину, поджидавшую их неподалеку на маленькой улочке с каким-то смешным названием.
Вечером они собирались пойти куда-нибудь снова, но пришли соседки и стали расспрашивать Наташу про московскую жизнь и так охали, когда она говорила о ценах, погоде и эпидемии гриппа, которая свирепствовала в Москве перед ее отъездом, будто она приехала не из Москвы, а из далекого таежного поселка. Ленка накрыла на стол, кто-то из женщин принес вина, кто-то фруктов. Постепенно разговор перешел на тряпки, цены, потом на детей, мужей и просто на мужчин. Наташа поняла, что рассчитывать на длительную прогулку уже не приходится, но все же позже, когда было уже темно, они вышли побродить по окрестным улочкам, останавливаясь перед освещенными витринами уже закрытых магазинов, и Наташа думала: «Скорей бы понедельник…»
В воскресенье Наташа проснулась рано и сказала, что хочет пойти в Лувр или музей Орсэ. У Лены вытянулось лицо, и Наташа расхохоталась:
— Ленка, тебе совершенно не обязательно идти со мной!
— Но ты же можешь сходить туда завтра, когда я буду на работе, а сегодня мы могли бы поехать куда-нибудь вместе.
— Тогда, может быть, съездим в Версаль?
Лена вздохнула:
— В Версаль так в Версаль. Там, правда, тоже полно картин, и билет стоит франков пятьдесят…
— Билеты покупаю я…
— Вот еще! Тогда я не поеду.
— Ну, хорошо. «Бедная Ленка! Оставлю ей побольше денег».
Версальский дворец понравился ей меньше, чем она ожидала, хотя рассматривать картины было намного интереснее, чем витрины в магазинах женской одежды, но очень понравился парк. «Какие деревья… Теперь я понимаю, почему они так выглядят на картинах Коро».
Они обошли парк, побывали в Большом и Малом Трианоне, видели королевскую ферму, постояли около фонтанов, и когда вечером, еле передвигая ноги от усталости, они добрались до машины и с наслаждением плюхнулись на сиденья, Наташа с замиранием сердца подумала: «Завтра, завтра, завтра…»
Понедельник начался со звонка Ленкиного будильника. Торопливо одеваясь, она объясняла Наташе, что ей надо съесть, куда пойти и где поменять деньги:
— Меняй только там, где я сказала. В бутики не ходи, там дорого, — только в большие магазины. И ни в коем случае не выбрасывай чеки — потом все можно поменять или даже вернуть обратно. И не вздумай нигде пить кофе — поешь дома как следует и возьми с собой бутерброд. И не забудь ключ — я вернусь только в восьмом часу.
Как только за Ленкой захлопнулась дверь, Наташа вскочила, приняла душ, заставила себя проглотить полчашки холодного чая, натянула джинсы и слегка попудрилась. Потом с бьющимся сердцем достала одну из спрятанных на полке пачек, с любопытством повертела в руках — она впервые видела столько денег сразу, — надорвала бумажную ленту и вытащила несколько стодолларовых бумажек, не считая. Потом немного подумала, вытащила еще примерно столько же и убрала в сумку. Остальное, тщательно завернув в полотенце, спрятала в самом дальнем углу полки, аккуратно прикрыла дверцу шкафа и вышла из квартиры.
Она никого не встретила ни в коридоре, ни в лифте, и только консьержка, сидевшая на первом этаже за стеклянной перегородкой, проводила ее хмурым взглядом.
Выйдя на улицу, Наташа глубоко вдохнула прохладный утренний воздух и быстрым шагом направилась в сторону авеню Виктора Гюго по единственному ей известному пешеходному маршруту, ведущему в центр.
Город просыпался: открывались магазины, газетные киоски, завсегдатаи кафе торопливо допивали за стойками утренний кофе, гарсоны в длинных белых фартуках расставляли стулья на террасах в ожидании дневных посетителей. Наташе, с наслаждением вглядывающейся в будничные подробности парижской жизни, казалось, что когда-то она уже здесь была и все это видела, а сейчас ее память медленно восстанавливает давно забытые картины. На нее никто не обращал внимания — она чувствовала себя свободной, наслаждаясь сознанием этой свободы и тем, что впереди у нее целый день и почти целая неделя, которая казалась ей вечностью. Ее переполняло предчувствие какой-то неведомой радости, и московская жизнь со всеми ее тяготами и заботами отодвинулась так далеко, что, если бы кто-нибудь в эту минуту напомнил ей, что у нее где-то есть сын, мать, работа, она бы почти удивилась.