— Отстань! — Мальчик, не поворачиваясь, попытался натянуть на голову одеяло. Наташа вздрогнула: никогда раньше он с ней так не говорил.
— У тебя плохое настроение? Ну-ка, повернись…
Впрочем, она чувствовала, что не слишком убедительна, — меньше всего ей самой хотелось сейчас говорить с кем бы то ни было, даже с собственным сыном.
— Мать, иди, я встаю…
Она поймала себя на том, что испытывает облегчение — о чем бы она могла с ним говорить, когда в душе у нее царило отчаяние.
За завтраком разговор тоже не клеился. Зинаида Федоровна незаметно поглядывала на нее, смутно догадываясь, что что-то неладно, но не решаясь задавать вопросы. Сережа молчал: он ничего не ел и с видимым отвращением отхлебывал чай из стакана. Он был очень бледен. К красивым коробкам с печеньем и конфетами, которые Наташа привезла из Парижа, никто, словно сговорившись, не прикасался.
Чтобы как-то прервать тягостное молчание, Зинаида Федоровна принялась пересказывать историю их соседки, Людмилы Ивановны, о том, как ехавшая рядом с ней в метро женщина с мальчиком лет десяти, выходя из вагона, забыла сумку с продуктами и как эта сумка вместе с лежавшей там курицей и банкой зеленого горошка досталась ей, Людмиле Ивановне.
Сережа резко встал из-за стола и, ни слова не говоря, вышел в коридор. Обе, мать и дочь, вздрогнули, когда за ним с грохотом захлопнулась входная дверь. Они долго сидели молча, не глядя друг на друга, и Наташа поймала себя на том, что ей жалко эту женщину, потерявшую курицу, жалко ее мальчика, жалко даже саму курицу. Но больше всех ей было жаль саму себя…
Слава Богу, что сегодня не нужно идти на работу. Она с ужасом представила себе сослуживцев, которые как шакалы набросятся на нее со своим любопытством. Ей придется что-то рассказывать им, врать — ведь не могла же она, в самом деле, сказать им правду! Она вдруг подумала, что врать ей теперь придется всю жизнь, врать всем, даже собственной матери, потому что никогда она не сможет рассказать ей о своем унижении. А преступление? Разве не преступление то, что она совершила? Она почувствовала, что на лбу у нее выступил холодный пот. Она боялась за своего сына, но ‘ разве то, что она сделала, не было преступлением перед какими-нибудь другими мальчиками, перед чужими сыновьями? И какое право она имеет осуждать Сережиного отца, когда она сама ничуть не лучше? Ведь ей тоже захотелось денег? Ей захотелось денег, тряпок, еще Бог знает чего — чем же она лучше? Если бы она не встретила Филиппа или не узнала случайно, что он обманул ее, она бы преспокойно жила с этим. Выходит, разница между ними только в том, что он готов погубить собственного сына, а она какого-то чужого? Да и не одного… Ей стало так стыдно, больно и страшно, что ей пришлось стиснуть зубы, чтобы не застонать вслух. Она вышла из-за стола, вернулась к себе и легла.
«Я виновата. Но что мне теперь делать? Той ошибки уже не исправишь… И неужели это еще не конец? Неужели я еще мало наказана?..»
Дверь тихо приоткрылась. Зинаида Федоровна вошла в комнату и села на край кровати.
— Ну, рассказывай, что с тобой?
— Со мной? Ничего… Я плохо спала.
Наташа повернулась к матери и взяла ее за руку. «Бедная мама, как она постарела… Постарела после нашего развода. Бросила работу, чтобы помочь мне. Сидела с Сережкой, пока он был маленький. Делала уроки, когда он подрос. Вся седая. Бедная, бедная мама… Твои морщинки, твои добрые глаза… Как я люблю тебя…» Глаза ее наполнились слезами.
— Наташа, что с тобой? Не мучай меня…
— Ничего, все в порядке… Просто я влюбилась и совершенно безнадежно.
— Господи Иисусе, в кого ты успела влюбиться за одну неделю?
— Мама, ради Бога! Можно подумать, что для этого нужна целая пятилетка!
— Но в кого? Кто он? Где ты его взяла?
— Он… француз. Филипп. Красивое имя, правда? Беда в том, что я ему совершенно не нужна…
— Не понимаю, зачем тебе француз? — Зинаида Федоровна попыталась улыбнуться. — Ты же знаешь из литературы, что бывает, когда русская барышня влюбляется во француза…
— Мама, я давно уже не барышня, я взрослая женщина и у меня двенадцать лет никого не было!
— Ты сама не хотела ни с кем знакомиться! Вспомни, тетя Нина предлагала тебе какого-то симпатичного господина…
Наташа перебила ее:
— Мама, подумай сама: откуда у тети Нины может взяться симпатичный господин? И Бог с ним, давай не будем говорить об этом.
— Может быть, как раз лучше поговорить? Ты мне совсем не нравишься. И твой сын мне тоже не нравится. Он плохо ест. Он бледный. У него круги под глазами. Может быть, у него глисты?