Она вспомнила сбивчивые Сережины рассказы о первых встречах с отцом, его растерянный взгляд… Он, конечно, многого не понимал, но что-то чувствовал.
Сердце ее болезненно сжалось. «Бедный, бедный мой мальчик! Попросил у него денег, боже мой! Для меня!.. А я…»
Она вспомнила, какое у Павловского было лицо этой ночью, когда они говорили, стоя у подъезда, вспомнила его насмешливый взгляд. «Как видишь, я не ошибся…»
Кровь бросилась ей в голову. Да, он не ошибся: она сдалась, она как всегда сдалась, она слабее его, она всегда была слабее его, но зачем же она сдала своего сына? Нет, нет, не может быть! Этого просто не может быть. Какой бы он ни был, он бы не стал делать наркоманом собственного сына. Никогда она этому не поверит. Просто потому, потому… А собственно, почему нет? Да потому что ему это не нужно! Хотя… Что она может об этом знать? Что она может знать о человеке, который способен бросить свою мать?
Дверь открыла Зинаида Федоровна.
— Наташа, где ты была? Приходил Сережа, обедать не стал, куда-то опять убежал… Что с тобой?
— Куда убежал? Он не сказал — куда?
— Нет. Последнее время он вообще ничего мне не объясняет.
— Зачем же ты его отпустила? Мамочка, — спохватилась Наташа, — прости, я не знаю, что говорю… Я только что была у Веры.
— У Веры? У какой Веры?
— Ты мне сама сегодня о ней рассказала…
— У жены Павловского? Зачем? Что случилось? Зачем тебя к ней понесло?
— Ты была права: он — чудовище.
— Если ты о своем бывшем муже, то — безусловно. Но зачем ты пошла к ней?
— Мама, он связан с наркотиками. Я боюсь, как бы он не втянул в это Сережу.
Зинаида Федоровна схватилась за сердце.
— О Господи!
— Ты только не волнуйся! Сережа вернется, и я все ему расскажу. Они больше не будут встречаться.
— Но объясни же, что произошло.
Наташа, не вдаваясь в подробности, рассказала матери про передачу свертка и конверта, разумеется, умолчав об участии Филиппа в этой истории.
— Что ты собираешься делать? Ты уверена, что Сереже следует об этом знать?
— Да. Только так я смогу уберечь его. Он вернется, и мы поговорим.
Но Сережа не возвращался. Обе женщины блуждали по квартире, не находя себе места, в ожидании мальчика. В какой-то момент, уже под вечер, Наташа собралась пойти заплатить за телефон — на нее давила ужасная тишина, царящая в доме, и было невыносимо видеть лицо матери, на котором читался страх.
Она открыла сумочку и остолбенела: денег не было. Она вытрясла содержимое на кушетку, открыла уже почти пустой чемодан, снова бросилась к сумке в надежде, что произойдет чудо и деньги окажутся на месте. Но чуда не произошло: две тысячи франков, которые оставались у нее от разменянных в Париже долларов, исчезли. Наташа бросилась к матери:
— Мама, Сережа заходил ко мне в комнату?
— Не знаю, я была в кухне. Что случилось?
— У меня из сумки пропали деньги.
— Не может быть!
— Это он.
— Ты с ума сошла! Он не мог…
— Мог, как видишь. У тебя, конечно, ничего нет?
— Господь с тобой! Пенсия только послезавтра…
Снова началось ожидание, еще более страшное, чем предыдущее. Время двигалось медленно, вернее, оно не двигалось вовсе. Теперь они старались успокоить друг друга, говоря, что ничего страшного не произошло, что такие вещи с подростками случаются, что потом из них вырастают прекрасные люди, что Сережа всегда был хорошим мальчиком, с характером, совсем не похожим на характер отца. И чем больше они успокаивали друг друга, тем меньше верили собственным словам.
Наступила ночь. Они прислушивались к каждому шороху на лестнице, к каждому стуку парадной двери, к шуму лифта. Потом в доме все стихло. Наташа вышла на улицу: в переулке, освещенном нитью тусклых фонарей, не было ни души. Когда она вернулась в квартиру, часы пробили два.
Зинаида Федоровна сказала, что нужно разбудить Людмилу Ивановну и попросить разрешения позвонить. Наташа, знавшая, до какой степени ее мать всегда боялась беспокоить других людей, ужаснулась:
— Ты думаешь?..
— Вдруг он попал в больницу? Или в милицию?
Людмила Ивановна оказалась на высоте: она не только разрешила им позвонить, но побежала ставить чайник, заметив, что обе женщины совершенно измучены многочасовым ожиданием.
Наташа трясущимися руками набирала номера милиции, моргов, бюро несчастных случаев. Ей приходилось отвечать на страшные вопросы: «Возраст? Рост? Приметы? Под левой лопаткой? Говорите громче. Как одет? Рубашка или майка? Ждите… Черная? Ждите… — Она ждала: сердце ее в это момент почти не билось. — Нет, не обнаружено».