Что было делать? Сидеть и ждать, пока он вернется? Вечером, ночью или рано утром, как прошлый раз? Ей было страшно даже представить себе это ожидание в одиночестве. А если с ним что-нибудь случилось?
Она подумала о матери. "Она не должна ничего знать. Если Сережа не вернется к утру, я не смогу забрать ее из больницы. Господи, за что все это? За что?"
Она в отчаянии металась по квартире, не зная, что предпринять: то бросалась к шкафу, чтобы, неизвестно зачем, выбрать себе какую-нибудь более подходящую одежду из своего скудного гардероба, то к окну — посмотреть, не идет ли Сережа, то, услышав, что на площадке останавливается лифт, бросалась к входной двери. В конце концов она снова села на кушетку и разрыдалась. И, плача, вспомнила все: вспомнила ошу-щение страшного одиночества, которое она испытала, когда от нее ушел муж; вспомнила, как было страшно, когда тяжело болел маленький Сережа; вспомнила, как она мыла полы и носила бутылки с боржоми, когда работала в семье новых русских в позапрошлом году; вспомнила, как в парижском аэропорту… Нет, только не это. Она не будет себя жалеть, она не имеет права. Сейчас она встанет и пойдет.
Наташа вдруг поймала себя на странном ощущении: на мгновение она почувствовала, что жалеет о смерти своего бывшего мужа. Если бы он был жив, ей было бы к кому пойти. Она бросилась бы перед ним на колени и умоляла помочь ей. Любой ценой. Или… или убила бы его еще раз, о Господи.
Наконец она собралась с силами и побежала в милицию, где в тот день дежурил старший лейтенант Машакин, большой любитель женского пола. Увидев входящую в отделение хорошенькую дамочку, он приосанился и даже слегка поправил свои густые русые волосы. Однако, услышав, что дамочка разыскивает своего малолетнего сына-наркомана, интерес к ней потерял и даже немного подпортил себе настроение, объясняя, что искать "пацана" никто не станет, так как, во-первых, он никуда и не пропадал, а сидит себе спокойно где-нибудь в подвале и нюхает клей или колется, а потом придет домой как ни в чем не бывало. А не придет сегодня, так придет завтра. А во-вторых, не для того существует милиция, чтобы гоняться за каждым, кому хочется делать то, что не следует. "Понятно? И раньше чем через три дня сюда и ходить нечего — все равно заявление у вас никто не примет".
Потом Наташа снова побежала к школе. Двор был закрыт, и только несколько подростков, сидя на приступке ограды, пели под гитару: "Дом стоит, свет горит, из окна видна даль, так откуда взялась печаль?.."
Оставался пустырь, где часто собирались Сережины одноклассники, но и там, кроме нескольких собачников, не было никого. Наташа побродила еще около часа по окрестным переулкам и без сил вернулась домой.
Опять потянулись мучительные часы ожидания. Она то прислушивалась к каждому шороху, доносящемуся с лестничной клетки, то подбегала к окну, услышав голоса поздних прохожих, то без сил ложилась на постель. В какие-то моменты ей, как ни странно, удавалось ненадолго заснуть, и каждый раз, просыпаясь, она смотрела на часы, и ей казалось, что замедлился обычный ход времени, потому что утро не наступало. Или наоборот, она вскакивала в холодном поту, с ужасом представляя себе новый день со всеми его проблемами, которые через несколько часов неизбежно обрушатся на нее.
"Почему я решила, что Сережа появится утром, как тогда? И что я буду делать, если он не придет?"
Она снова ложилась, натягивала на себя одеяло и, закрыв глаза, молилась: "Сделай так, чтобы он вернулся. Сделай так, чтобы он вернулся". И проваливалась в зыбкий тревожный сон.
Утро было таким же, как всегда, если не считать того, что не было Сережи, и поэтому мир в ее сознании не склеивался в единую картину.
Она в оцепенении сидела на кушетке, спрятав лицо в ладонях и покачиваясь взад и вперед, будто собираясь с силами. "Надо встать, встать, встать", — стучало у нее в голове, но страх опутывал ее своей липкой паутиной, сковывал движения, туманил мозг. Вдруг она услышала резкий звонок. Она вскочила и как безумная бросилась к двери.
Это был не Сережа — перед ней стоял незнакомый мужчина лет тридцати пяти, и только сейчас она заметила, что на ней ночная рубашка.
— Извините, я сейчас…
Она бросилась в ванную и натянула на себя Сережин халат, который первым попался ей под руку.
— Это вы меня извините, — сказал мужчина. — Я, наверное, слишком рано? Боялся вас не застать.
Он вытащил из внутреннего кармана маленькую красную книжечку, раскрыл ее и показал Наташе.
— Капитан милиции Григорьев. А вы, если я правильно понимаю, Лиевина Наталья Владимировна?