Иногда приезжал Аркадий Николаевич. Он, как всегда, садился с Сережей играть в шахматы, а потом они на кухне вместе пили чай, и Аркадий Николаевич рассказывал про своего сына, который десять лет назад погиб в Афганистане. "Вы меня простите, — говорил он, — но мне и поговорить-то о нем не с кем, жена сразу начинает плакать".
В общем, они жили не так уж плохо, но иногда… иногда ею овладевала тоска, и, если Сережа был дома, она терпела и, плотно сжав губы, возилась у плиты или с остервенением оттирала пятна со вздувшегося линолеума. Но когда он был в школе или гулял, она, уронив голову на скрещенные на столе руки, выла, как одинокая волчица, и живущая за стеной старуха, переехавшая сюда в шестьдесят первом году из огромной коммуналки в Марьиной роще, где ее прозвали Тухлая Кость за худобу и склочный характер, с наслаждением прислушивалась.
В день отъезда Филиппа дождь перестал, и выглянуло неяркое осеннее солнце. Филипп вышел из гостиницы и прямо на Тверской поймал такси.
До Шереметьева оставалось меньше двух километров, когда таксист, простоватый парень с добродушным лицом, спросил его:
— Куда летите-то?
— В Париж.
Парень удовлетворенно кивнул:
— Я так и подумал.
— Почему?
— А сразу видно!
Филипп промолчал.
— Понравилось у нас?
— Нет.
— Чего так?
— Долго рассказывать.
Филипп смотрел, как раскачивается подвешенный к зеркалу заднего вида брелок — такой же, как тот, который он подарил Наташе за день до ее отъезда.
— Чего смотрите? — осклабился парень. — Понравился?
— Понравился.
— Так это ж ваш, французский! — воскликнул тот, словно удивляясь, как может нравиться столь легко доступный предмет. Филипп не ответил.
Мне его одна красивая баба подарила, — парню явно хотелось поговорить. И добавил убежденно: — У вас таких баб нет. Такие только в России водятся.
Филипп внимательно посмотрел на него:
— Как ее зовут?
— Кого?!
— Эту… бабу.
— Ну откуда я знаю? — Парень рассмеялся. — Я ее вез…
— Как она выглядела?
Парень дико посмотрел на него.
— Пожалуйста, — акцент его стал резче, — я вас очень прошу, скажите, как она выглядела?
Филипп вынул из кармана бумажник и трясущимися руками начал доставать деньги.
— Вы чего? Не надо. Ну вы даете!.. Я так расскажу.
Парень, улыбаясь, постарался как мог описать Наташу. Когда Филипп услышал: "Такие еще у нее кудряшки на шее, вроде как рыжие…", — сердце у него отчаянно забилось. Парень продолжал:
— Денег у нее не было. Расплатилась она, знаете, как? Часики дала такие классные…
— Черные, в форме ромбика?
— Да вроде…
— Они у вас?
— Не, я их ей назад отдал. Жалко мне ее стало. За это она мне эту штуковину и подарила.
— Почему жалко? — У Филиппа бешено стучало сердце.
— Так сын у нее вроде наркоман.
— Откуда вы знаете?
— Я ее в диспансер возил. Она мне сама сказала.
— Когда это было?
— Так вскоре после майских праздников.
— Везите меня в этот диспансер.
Парень опять дико посмотрел на него:
— А как же самолет-то?
— Неважно. Поехали.
— Так я вам тогда лучше дом покажу, где она живет. Я ее от дома возил, а потом опять домой.
— В Сивцевом Вражке?
— Ну.
— Она там больше не живет.
— А чего в диспансере-то делать? Диспансер районный. Если она переехала, то теперь в другой диспансер ходит.
— Все равно. Я спрошу.
— Так кто вам там чего скажет? Там матери родной никто ничего не скажет. А вы… иностранец.
За что вы так иностранцев не любите?
— Так кто вас знает, что у вас на уме? Вон американцы…
Филипп не слушал. Его мысли были сосредоточены на одном — последний шанс. Последний шанс, который судьба подбросила ему в лице этого разговорчивого парня.
Машина развернулась и быстро покатила к Москве.
— А вы чего, знаете ее? — спросил таксист.
— Да, — ответил Филипп и, помолчав, добавил: — Это моя жена.