– Угу, – проговорил товарищ Макар, и непонятно было, одобряет он все услышанное или осуждает. – Стало быть, товарищи, деньги для того, чтобы достать оружие, придется добывать самим.
– Разберемся! – крякнул матрос.
– Пора расходиться, товарищи, скоро комендантский час.
Все задвигали стульями, поднимаясь.
– Товарищ Тоня, я тебя провожу! – подскочил Салов к Антонине.
– Я с дядей Семеном пойду, – отшатнулась она и обожгла его взглядом синих глаз.
– А я, товарищи, – обратился Борщевский к типографским, – хотел бы взглянуть, как у вас дело обстоит в типографии. Вы не против?
Гольдблат молча пожал плечами, что означало согласие.
Оставшись втроем, потому что сапожник немедленно удалился на кухню, Макар, матрос и Сапов сели в кружок за стол и долго беседовали вполголоса, сдвинувшись голова к голове.
– Значит, как договорились, завтра и сделаем, – подвел итоги Макар.
– Что-то мне этот Борщевский не нравится, нет у меня к нему доверия, – пожаловался Кипяченко.
– Много спрашивает, во все суется, – с готовностью согласился Салов.
Товарищ Макар разговора на эту тему не поддержал, но в глазах его снова возникло то непонятное выражение. Товарищ Макар твердо знал, чего он хочет, но в некоторые свои планы он никого не посвящал.
Тоня с Семеном Крюковым шли молча. Семен глядел себе под ноги и думал о чем-то важном, потому что иногда вздыхал тяжело. К вечеру подморозило, растаявшие днем от южного мартовского солнца лужи затянуло ледком, Тоня поскользнулась и засмеялась, уцепившись за куртку Крюкова. Он посмотрел на нее ласково и взял под руку.
– Давай уж пойдем с тобой, как буржуи, под ручку, а то лоб расшибешь.
Они пошли, не торопясь, вдыхая свежий холодный воздух.
– Что это ты, дочка, как я примечаю, от Ивана Салова шарахаешься? – спокойно спросил Крюков.
– Так… – отвернулась Тоня.
– Ну, раз это дело личное, то я вмешиваться не буду, – смутился Крюков.
– Да нет у меня с ним никаких личных дел! – вспыхнула Тоня. – Просто… нехороший он человек, вот что! Смотрит всегда так нагло, рукам волю норовит дать… – Эка беда, что смотрит! – рассмеялся Семен. – Ты вот у нас какая раскрасавица уродилась, отчего ж на тебя мужику и не поглядеть! А Салов – мужчина молодой, в самом соку… – Да, а раз подкараулил меня, а сам пьяный был. Да как давай приставать!
Все в полюбовницы к себе звал. Я, конечно, за себя постоять могу, да только противно очень, не по-товарищески… Он сегодня вон Борщевскому сказал, что Леля – это жена его, а мне тогда про Лельку эту такого наговорил. И шалава-то она подзаборная, и бросит-то он ее сразу же, если я соглашусь… Нешто можно такое про жену-то говорить?
– Да уж, – вздохнул Семен. – Ну, ты не думай о нем.
– Да я разве думаю, когда вокруг такое творится! – воскликнула Тоня. – Ты представь, дядя Семен, вот скоро победим мы белых и начнется такая жизнь сказочная! Кругом все свои, не нужно никого бояться. И приедут к нам товарищи из Москвы, расскажут, как там у них, что делается, и научат, как дальше жить.
– А ты как дальше жить хочешь? – улыбаясь, спросил Крюков.
– Я, дядя Семен, учиться хочу. Чтобы все-все знать, чтобы со мной умному человеку говорить интересно было. А то простым-то людям я про революцию объяснить могу, вот как сама понимаю, а если посложнее что… Вот товарищ Макар хорошо говорит – заслушаешься! И он вообще замечательный, товарищ Макар!
Настоящий большевик! Он когда говорит – у меня прямо слезы на глазах, и вообще он – самый настоящий герой! Про таких нужно песни складывать!
В голосе девушки послышался неприкрытый восторг, Семен поглядел на нее внимательнее, увидел, как сияют ее глаза, и все понял. Он улыбнулся грустно и крепче подхватил ее под руку.
Глава 5
На Корниловской набережной, недалеко от хорошо известного здания морской контрразведки, находилась бойкая, весьма людная кофейня, прозванная в городе кафе «Петлюра». Эта кофейня служила штабом и местом дислокации для многочисленной своры городских спекулянтов, которую горожане окрестили «Дикой дивизией». Дикая эта дивизия состояла из элегантных и подвижных константинопольских греков, медлительных и одутловатых левантийских турок, живых одесских евреев с печальными выпуклыми глазами, задумчивых армян.
Впрочем, и славянских лиц попадалось здесь немало. Часто можно было увидеть хорошо пошитые английские френчи армейских интендантов.
В этой кофейне устанавливали курсы валют и цены на сахар, здесь можно было купить вагон медикаментов и пароход английского обмундирования. К этой необычной бирже прислушивались банки и серьезные иностранные фирмы. На вопрос, каков сегодня курс английского фунта или турецкой лиры, всякий знающий обыватель мог ответить: «У Петлюры установили столько-то и столько-то».
В низком и просторном грязноватом зале кофейни, единственным украшением которого служила пыльная пальма в деревянной кадке, было всегда шумно и многолюдно. Грязные столы без скатертей, залитые кофе и засыпанные крошками, служили для посетителей кроме основного назначения конторками. Здесь раскладывали часто документы на партию самого экзотического товара, подписывали иногда миллионные контракты. Электричество едва ли не каждый день отключали, и тогда этот зал, скудно освещенный чадящими свечами и керосиновыми лампами, становился похож на бандитский притон или на освещенную скудным светом пещеру, где шайка разбойников пирует и делит богатую добычу. Собственно, такое представление было недалеко от истины: банда спекулянтов в «Петлюре» делила барыши, торгуя продовольствием, обмундированием и медикаментами, от недостатка которых страдали солдаты на Чонгаре и под Перекопом. «Дикая дивизия» неимоверно боялась большевиков, но, по странной иронии судьбы, делала все для их победы, ослабляя и разваливая тыл Белой армии.
Прохор Селиванов вышел из кафе «Петлюра» в превосходном настроении.
Сегодняшний день выдался у него на редкость удачным. Через давнего знакомого, харьковского сахарозаводчика Синько, ему удалось договориться с очень нужным человеком, интендантским полковником, ведающим фуражировкой кавалерии, и продать ему тысячу пудов перепревшей пшеницы по замечательно высокой цене.