– Завальнюк! – крикнул он зычно.
И тотчас явился на зов сутулый детина с мотком веревки. Он деловито размотал веревку, оглянулся на толпу, прикинул что-то, причем работа мысли явственно отразилась в его глазах, затем взял принесенный с веревкой топор, примерился и начал рубить веревку на равные куски.
– Однако коротко будет, – озабоченно произнес маленький белобрысый красноармеец, суетясь вокруг.
– Не будет, – Завальнюк прервал свою работу и оглянулся на безмолвную толпу, – а ты не мешай, отойди от света-то, не засти… И от такого будничного его разговора толпа пленных пришла в еще больший ужас, потому что поверила в реальность происходящего.
– Вона что, – выдохнул дюжий казак справа от Бориса, – вона как дураков учат.
И, перехватив недоуменный взгляд Алымова, пояснил:
– Давеча агитатор к нам приходил от красных, листовки принес. А в них сказано, что, мол, братья казаки, бросайте оружие, выходите сдаваться, ничего, мол, вам не будет, отпустят домой, – он покопался в кармане, – нет, потерял я ее где-то, листовку эту. А сегодня чуем – дело плохо, мы и поперли как бараны сдаваться, оружие бросили. А они, значит, вон что задумали… Чуяло мое сердце, что наврут, уж больно подлый агитатор был… чернявенький, глазки бегают. Его бы за ноги да головой об стенку… А наши дурни уши развесили: войне конец! Амнистия будет! Вот и дождались… Красноармейцы принесли откуда-то две широкие доски и положили их в качестве сходней с пристани на баржу. Четверо встали по бокам сходней: двое на барже, двое на пристани. Завальнюк закончил свое дело, и командир закричал зычно:
– Выходи по двое, казаки!
Бах! – раздался выстрел в центре толпы. Красноармейцы мгновенно вскинули винтовки. Бах! – еще выстрел. Но никто из красных не пострадал.
– Что еще? – крикнул командир.
– Офицеров двое застрелилось, – крикнул из толпы пленных угодливый голос.
– Туда им и дорога, – облегченно вздохнул командир.
– У тебя наган есть? – прошептал Алымов.
– Нет, – также шепотом ответил Борис. – И карабин потерял.
– А у меня ни одного патрона, – вздохнул Алымов. – Даже застрелиться не могу. Так и бросят нас в воду, как баранов связанных.
Между тем красноармейцы штыками отогнали от толпы двоих казаков. Один пробовал сопротивляться, его угостили прикладом в зубы. Завальнюк и еще один ловко связали их за локти, спина к спине, а маленький и белобрысый суетился рядом, разглядывая сапоги – вечную проблему бойца на войне. Сапоги у казаков были сношенные, и белобрысый огорченно поцокал языком.
Дальше дело у красных пошло на лад. Под пулеметом толпа застыла обреченно, хотя все понимали, что впереди тоже смерть, еще более мучительная, в ледяной воде. Завальнюк с напарником споро вязали пленников, как будто делали обычную крестьянскую работу. Пытавшихся сопротивляться белобрысый, стоявший наготове тут же, бил прикладом по голове, так что человек оседал сразу, теряя сознание на время. В толпе стоял глухой стон, пару раз начиналось какое-то движение, но тут же командир кричал: «Костя, давай!» – и пулеметчик пускал очередь – короткую, потому что берег патроны. Раненые и убитые падали на землю, Борис не сомневался, что их потом тоже подберут и бросят в море.
Маленький белобрысый красноармеец хозяйственным оком высматривал целые сапоги и заставлял смертников разуваться. Вот пришла очередь того самого казака, что вырвал у Бориса карабин и кричал, что им, простым людям, ничего не будет. Он совершенно помешался от страха, ноги его подгибались, он полз на коленях и все порывался целовать солдатские ботинки, крича:
– Ребятушки, родненькие, пощадите! У меня детки малые дома остались… Ребятушки, милые, спасите!..
– Дерьмо! – процедил Алымов и сплюнул сквозь зубы.
Казака вязали, он выл по-звериному. Связанных попарно тащили по сходням на баржу, и вот, очевидно решив, что от большого количества народа баржа может пойти ко дну, начали топить. Толпе пленных было плохо видно, что происходило с другой стороны баржи, но крики и плеск объясняли все.
Дюжий казак рядом с Борисом перекрестился и забормотал молитву.
– Вот что, Петька, – решительно зашептал Борис, – мне в такой компании помирать неохота.
– У нас есть выбор? – холодно отозвался Алымов.
– Закрой-ка меня, чтоб никто не видел.
Он незаметно вытащил из-за пояса нож – единственное оставшееся оружие – и разрезал новые, только вчера презентованные Саенко сапоги так, что портянки торчали наружу. Потом он сунул нож за голенище.
– Что ты задумал, Борис?
– Испытаем судьбу еще раз, – шепнул Борис и обнял друга, – а если не выйдет, то прощай, Петр!
– Вместе туда попадем, – грустно улыбнулся Алымов.
На пристани раздался вдруг шум, кашлянье мотора и появился автомобиль, из которого вышли несколько человек и среди них – очень знакомая Борису фигура в кожанке и фуражке. Человек был высок и очень худ, держался несколько скованно, но Борис, не веря своим глазам, узнал в нем своего знакомца Сергея Черкиза – начальника особого отдела ЧК. Познакомились они, если можно так выразиться, на допросе, когда Борис, по глупости или по невезению, попался красным. Допрос окончился отправкой Бориса в депо – место, откуда каждую ночь возили на расстрел. И если бы не верный Саенко… лежать бы Борису в Ольховой Балке чуть присыпанному землей среди таких же как он. Борис вспомнил, как долго и увлеченно говорил Черкиз о революции. Борис вначале сомневался в его искренности, но потом понял, что этот человек болен, и под свою болезнь, в которой переплелись его природный садизм и невротическая восторженность, он подвел красивое коммунистическое обоснование – И где же у вас этот паштет? – издевательски спросил Борис.
Ему все надоело, хотелось поскорее убраться из этой душной каюты и уйти спать, потому что тело болело после давешних мытарств. Он отвернулся от укоризненного взгляда Саенко, принесшего чистые стаканы.
– Присоединяйтесь, Борис Андреевич, – радушно пригласил Горецкий.