— Да? — спросил он, но карандаша, которым вычерчивал план второго нью-йоркского камбоджийского храма, не положил.
— Я бы хотела побеседовать с вами о проблемах беженцев, — объявила Диана. Ее синие глаза сияли за стеклами больших очков. — Полагаю, пришло время рассказать в прессе об этой стороне нашей деятельности. Я бы хотела начать с «Нью-Йоркера», «Бизнес уик» и «Форбса», это наиболее логично, но сначала я бы хотела обсудить с вами текст, — она наклонилась еще ниже и уперлась ладонями в стол. — Вы могли бы уделить мне время?
Киеу кивнул:
— Хорошо.
— Так, давайте прикинем... Завтра вас здесь не будет, — она, как бы раздумывая, склонила голову набок. — Может быть, сейчас?
Киеу редко ходил на ленч — работы было слишком много, кроме того, его грызла совесть: ведь он работал всего три дня в неделю. Эскиз храма еще не закончен, но, вероятно, это может подождать. Он встал из-за стола.
— У вас есть какое-то место на примете? — спросил он и заметил, что ее взгляд уперся в его грудь.
— Что, если пойти ко мне? — прошептала она.
Она жила в пяти кварталах по Восточной 17-й улице, в маленьком, но ухоженном особняке. Из окна спальни был виден огромный ветвистый вяз.
Он позволил ей провести себя через всю квартиру в спальню, там подошел к окну и безучастно, пока она снимала с него галстук и расстегивала рубашку, наблюдал, как играет в листве солнце.
Он почувствовал, как рубашка соскользнула с плечей, как розовый язычок начал трогать соски его мускулистой груди.
Соски напряглись, и он услышал, как она застонала, но сам он ничего не чувствовал.
Он ничего не чувствовал и тогда, когда она расстегнула ему брюки и, охнув от восторга, увидела как он напряжен и как огромен. Он выступил из спустившихся к щиколоткам брюк, легко поднял ее на руки и понес к постели.
Он снял с нее блузку и был просто поражен силой ее эмоций, когда он в свою очередь взял в рот ее соски. Совершенно очевидно, она что-то чувствовала — но это чувство, при всей его интенсивности, было для него чуждым.
Он взял в руки ее груди и начал нежно касаться языком ложбинки между ними, пока она не двинулась, подсказав ему, что следует вернуться к соскам. Она стонала, а он по очереди брал их в рот, ласкал языком.
— Я слышу, — проговорила она, закрыв глаза, — я слышу как между бедрами у меня разливается огонь.
Интересно, что это такое она ощущает, подумал Киеу, и поднес ее пальцы к своим соскам, в надежде ощутить то же самое. Она ласкала, терла его соски — но он ничего особенного не чувствовал.
И все же у меня есть эрекция, подумал он, глядя вниз на свой напрягшийся член, в подобных ситуациях у меня всегда так бывает. Но что же я на самом деле чувствую?
В тот миг, когда он вошел в нее, он ощутил тепло. Он ощутил ее влажность. В ее глазах он видел, как она жаждет его, и не понимал этой жажды.
Он знал, как сделать женщинам хорошо, и поэтому старался проникнуть как можно глубже.
Она застонала и обхватила его ногами, пятки сомкнулись у него на спине, бедра сжимались и разжимались, сжимались и разжимались.
Киеу чувствовал напряжение ее мышц, она начала дрожать. Тогда он вышел из нее, но она закричала, потребовала, чтобы он продолжал.
Она приподняла ягодицы от постели, и лишь его небывалая сила дозволяла ему удерживать ее при помощи одного лишь своего инструмента. Он наклонил голову и вновь начал лизать ее груди.
— О, я не могу, я не могу... — кричала она хриплым голосом. — Еще, еще!
И Киеу вновь прижал ее к постели и начал двигаться быстро-быстро, чтобы доставить ей максимум удовольствия.
Он услышал, как она взвизгнула, словно маленький ребенок, мышцы ее влагалища сжимались все плотнее и плотнее.
И вдруг словно черная тень накрыла его, и рука его непроизвольно заколотила о постель — к нему пришли воспоминания, но он усилием воли отогнал их.
Она дышала словно вышедший из-под контроля паровой движок и однажды даже выкрикнула его имя. Ее напряжение передалось ему в самый последний момент.
Он знал, что это за момент, улавливал время, когда его пенис начнет извергать семя. Он даже испытывал при этом некоторое удовольствие, но не более того.
Возвращаясь в офис, он вновь и вновь вспоминал искаженное страстью лицо Дианы Сэмсон, ее конвульсии, и размышлял о том, какие странные, непонятные чувства владели при этом ею: да, когда он кончил, он тоже почувствовал нечто вроде обжигающего ветра, но это длилось всего мгновение, и ветер утих.
Это-то и было для него самое непонятное, самое тайное. Он редко предавался размышлениям об этой тайне. Она напоминала ему о смутном, безымянном чувстве, которое иногда возникало в нем по утрам. Пожалуй, чувство чаще всего посещало его после ночных кошмаров, которые случались с ним с завидной регулярностью каждые десять-одиннадцать дней.
Он просыпался абсолютно мокрый от пота, дышал так, словно перед этим пробежал двадцатимильный кросс; он чувствовал за спиной жар напалма, слышал запах горящей человеческой плоти.
После этого он всегда шел к стоявшей в его комнате древней деревянной статуе Будды Амиды, зажигал молитвенную свечу и становился на колени. Он молился усердно и долго, как учил его Преа Моа Пандитто. И в конце концов на разум его вновь снисходил мир.
Следующую ночь он неизменно спал хорошо, но просыпался на рассвете с тем ощущением, которое связывал с занятиями любовью, с ощутимым напряжением внизу живота.
Его правая рука чувствовала усталость, и он недоуменно оглядывался, словно пытался выяснить источник этого обжигающего, уносящего его дыхание ветра.
На углу Мэдисон-авеню и Пятидесятой улицы под звуки лившейся из плейера музыки реггей приплясывал чернокожий с волосами, заплетенными в длинные растафарианские косицы. Всем проходившим мимо особям мужского пола он раздавал листки-приглашения в массажный салон.
Всего в квартале отсюда степенно двигался кортеж черных блестящих лимузинов. Двигался он к Собору Св. Патрика на Пятой авеню. Полисмены разогнали зевак и лоточников.
Трейси, стоявший на ступеньках собора, увидел, как подъехал лимузин с Мэри Холмгрен, и спустился ее встретить.
Она была стройной женщиной с каштановыми волосами, решительным подбородком и спокойным взглядом светлых глаз. Строгий черный костюм, на голове — черная шляпка с вуалью.
— Привет, Мэри, — мягко произнес он. — Как ты?
Мэри Холмгрен совершенно спокойно взглянула на него — казалось она даже не замечает репортеров и телевизионщиков с камерами, толпившихся за временной оградой. Цвет лица у нее был свежий и здоровый.
Рука ее в черной перчатке покоилась на плече девочки-подростка.
— Ты знаком с моей дочерью, Энни?
— Конечно.
— Маргарет, — объявила она твердым голосом, — проведи Энни в церковь. Я скоро к вам присоединюсь. — Высокое белолицее существо с маленькой головкой кивнуло и повело Энни по лестнице, а фотокамеры запечатлевали этот момент для истории.
— Она просто героическая девочка, — сказала Мэри Холмгрен, провожая взглядом неестественно прямую спину дочери.
— Я могу быть чем-нибудь полезен, Мэри?
Мэри Холмгрен взяла его под руку. Она приняла соболезнования от президента городского совета, кивнула представителю, которого едва знала, и сжала руку Трейси.
— Она здесь?
Трейси сразу же понял, что она имеет в виду Мойру:
— Нет.
Она похлопала его по руке:
— Хорошо. Я всегда могла на тебя положиться.
— Мэри...
— Нет!
Она выкрикнула «нет!» полушепотом — разговор не предназначался для посторонних ушей. — Об этом мы говорить не будем. Ни сегодня, ни когда-либо я не намерена обсуждать поступки Джона. Да и зачем? Его больше с нами нет.
Они медленно поднимались по ступенькам.
— Хорошо, что ты меня встретил, — голос ее смягчился. — Ты был лучшим другом Джона. Я уверена, что без тебя он не добился бы того, чего добился, и за это буду вечно тебе признательна, — она повернулась, кивнула подходившему к ним мэру города. — Но в конце концов она бы отняла его у меня, я это знаю, — теперь он заметил слезинки в уголках ее глаз. Они сверкнули на солнце. — Но, Боже мой, ему еще столько следовало сделать, столько сделать!