Туэйт отпустил Антонио и, не сводя глаз с того места, где должна была быть Соня, пополз влево. Соне тоже пришлось передвинуться, чтобы занять более удобную позицию, и тогда Туэйт, заметив движение, зажал револьвер двумя руками и выстрелил. Дважды. «Бум! Бум!» В ушах у него словно что-то взорвалось.
— Соня! Анда! Анда! — завопил Антонио. — Беги, проклятая шлюха!
Туэйт поднялся на ноги.
— Слишком поздно, Тонио, — он направился к дереву.
— Пуэрко! — крикнул Антонио, пытаясь встать. — Твоя мать была проститутка! Ты сукин сын!
Туэйт склонился над телом. Взял пистолет девушки, сунул в карман куртки. Второй девушки нигде не было видно, а эта лежала перед ним на спине, широко раскинув ноги, как перед клиентом. Сердце его бешено колотилось: Господи, ну зачем он зашел в парк, ну почему не отправился домой сразу?
Он услыхал шаги Антонио за спиной.
— Мадре де Диос! — воскликнул сутенер, опускаясь перед девушкой на колени. — Муэрте! — Он дотронулся до ее лица. — Ты убил ее, пуэрко!
Туэйт вдруг рассвирепел. Он схватил в кулак напомаженную шевелюру сутенера, оттянул назад.
— Слушай, ты, кусок дерьма, я же тебя предупреждал! — В глазах Антонио, полных ярости, сверкали слезы. — Не стоило тебе валять со мной дурака!
Он ткнул Антонио носом в землю и прошипел:
— Бери свою вторую девку и уматывай отсюда, Тонио. Потому что если я еще хоть раз тебя увижу, я отстрелю тебе башку, и никто у меня не спросит, почему.
Он задыхался от злобы. Повернувшись, двинулся на негнущихся ногах прочь. На улице он позвонил из автомата в полицию, передал информацию и побрел домой. Подходя к дверям, он отметил, что пора подстригать лужайку, вошел, поднялся в спальню и заснул, как убитый, рядом с женой.
— Атакуй меня.
Трейси застыл на месте, глаза его ощупывали фигуру противника. Пробивающиеся через длинные окна яркие лучи света ложились на соперников.
— Атакуй на поражение. Или я должен повторить команду? В зале было так тихо, что Трейси слышал собственное дыхание. Пальцами босых ног он ощупывал мат.
— Ты не веришь, что у тебя получится?
— Верю.
— Тогда, почему же ты колеблешься? — Глаза сэнсея недобро сверкнули.
Трейси молчал. Хигуре, сэнсей, облизнул губы:
— То, чем мы здесь занимаемся, не нуждается в осмыслении. Весь вопрос в том, на что способно твое тело... К мыслительному процессу это не имеет никакого отношения.
Хигуре внимательно смотрел на Трейси:
— Ты сам это прекрасно знаешь, я не сообщил тебе ничего нового.
Мышцы тела Трейси начали непроизвольно сокращаться, реагируя на стрессовую ситуацию.
— Наверное, ты привык безоговорочно подчиняться только Дженсоку, — сэнсей настороженно глядел на Трейси и в какой-то момент ему удалось увидеть то, о чем он только догадывался. Он совершил формальный поклон, давая понять, что двухчасовая тренировка окончена.
— Самое время выпить чаю.
Набросив на шею полотенце, Трейси пошел за сэнсеем в раздевалку.
Прозрачный зеленый чай с легкой пенкой был настолько горьким, что у Трейси сводило язык. За таким чаепитием не до разговоров.
Хигуре аккуратно отставил миниатюрную пиалу:
— Мы оба должны понять причину, ты согласен? Трейси кивнул, на лице старика появилось довольное выражение.
— Можешь ты мне ответить, — неторопливо произнес он, — зачем ты вообще отправился на войну?
— Я уходил не воевать, — мгновенно ответил Трейси.
— Нет? Ну, конечно же, нет. Прости.
В раздевалке стало совсем тихо, слова доносились словно из-за стены.
— Я сбежал, чтобы спрятаться, — выдавал наконец Трейси. Но Хигуре уже покачал головой:
— Нет. Прислушайся к своему сердцу... почувствуй его биение. Ты сбежал, потому что хотел сбежать. Ты...
— Нет!
Крик Трейси прозвучал совсем по-детски, он был такой громкий, что, казалось, содрогнулись стены.
— Ты хотел убивать.
Трейси изумленно поглядел на старика:
— Что вы такое говорите, это же бред!
— Ты станешь это отрицать? Но страсть к убийству у тебя в крови.
Трейси вскочил на ноги и повернулся к сэнсею спиной. Маленькое окошко выходило в крошечный садик. По стволу старого клена быстро прошмыгнул бурундук и тут же исчез в складках сухой коры.
— Может, ты считаешь, что вершил злое дело?
— Конечно. Убийство — злое дело.
— Почему? — спросил Хигуре.
— Это же война, — сдавленным голосом проговорил Трейси.
— Ты выполнял свой долг...
— Неужели вы не понимаете, — он резко повернулся к сэнсею, — это доставляло мне удовольствие!
Хигуре мягко поднялся, казалось, движение не потребовало ни малейшего усилия:
— Но призраки прошлого по-прежнему преследуют тебя.
Трейси внимательно наблюдал за сэнсеем, он прекрасно понимал, что скрыть правду от этого человека ему не удастся. На лбу выступил пот.
— Они приходят и уходят, — наконец пробормотал он.
— Что ж, — голос Хигуре звучал бесстрастно, — по крайней мере, тебя что-то тревожит.
— Да, — Трейси перешел на шепот, — все началось снова, как тогда. Можно сказать, что я получил повестку. Хигуре подошел ближе, сейчас лицо его было в тени.
— Ты нужен им?
— Да.
— И что же ты будешь делать?
Трейси закрыл глаза, сердце его стучало как молот.
— Я сам хочу этого... дело касается моего друга.
— Это твой долг?
— Да.
— Долг вещь серьезная. — Глаза сэнсея превратились в узкие щелочки.
— Произошло убийство, — Трейси сцепил напряженные ладони, — я не знаю, как оно произошло, я не знаю, кто был исполнителем, но это убийство, я чувствую.
— Надо доверять своим ощущениям, мягко проговорил Хигуре. — Мы оба прекрасно знаем, насколько ты силен и тренирован.
— Будет еще одно убийство.
И снова в раздевалке повисла тишина.
— Кажется, я говорю о себе, — усмехнулся Трейси.
— Верно, — Хигуре осторожно взял его за руку, — твое путешествие еще не закончено. Делай то, что ты должен делать и не сопротивляйся этому. Ты должен научиться верить себе, это будет повторением пройденного: ты умел это в джунглях Камбоджи, — Хигуре убрал руку. — Верь в себя, как я верю в тебя.
Выражение лица его изменилось, он поклонился Трейси:
— А теперь атакуй меня на поражение.
Лорин тяжело опустилась на деревянную скамью — из окна с мозаичными стеклами на нее падал приглушенный свет, руки Лорин дрожали.
На ней было трико, шерстяные гетры, доходившие почти до бедер, и розовые пуанты. Золотистые волосы заплетены в косичку и заколоты на макушке.
Она удивленно разглядывала свои дрожащие руки. Чуть поодаль Мартин Влаский распекал одну из новых балерин, у которой никак не получался вход в па-де-де — данный вариант па-де-де придумал сам Влаский лет пятьдесят назад, и потому злился всерьез, не забывая, впрочем, выразительно поглядывать на Лорин.
— Нет, моя милая, нет. Ты же просто гримасничаешь, — он слегка поправил угол наклона головы девушки, — не играй роль — танцуй, это все, что от тебя требуется: танцевать. Твоя техника — твое искусство.
Как выяснилось, это касалось и ее партнера:
— Не стесняйтесь показывать свою технику. Только почувствовав ее, вы сможете включить внутренний секундомер и тогда вход в па-де-де будет действительно синхронным. Это очень важно, вам понятно?
Девушка — не старше девятнадцати — молча кивнула, но выражение лица ее было явно раздраженным. Мартин усмехнулся: с новенькими всегда так. Из них надо выдавливать все их собственные представления о балете и вбивать свои, проверенные временем, и только тогда можно выковать экспрессию движения в чистом виде. Он слегка дернул головой, давая паре сигнал повторить па-де-де. Мысли его вернулись к Лорин. Что заставляет ее так переживать, недоумевал он, что даже отражается на работе? Насколько Мартин знал ее — а пять лет жизни в балете равны пятидесяти годам обычной жизни, — для Лорин существует только одно — танец, и только ему, танцу, посвящает она всю себя. В этом он никогда не сомневался, по-другому и быть не может.
Но сейчас, после падения и травмы берда, ее отношение к делу изменилось — не очень заметно, но изменилось. Мартин знал многих танцовщиков, чьи профессиональные и даже человеческие качества после травм резко менялись. Но от Лорин Маршалл он этого никак не мог ожидать.