Выбрать главу

Он стремительно ворвался в квартиру. Все было так, как он оставил утром, за исключением того, что на обеденном столе стоял стакан. С белым вином. А рядом со столом, во все глаза глядя на него, стояла Лорин.

— Господи Боже мой, — выдохнул он и захлопнул за собой дверь. — Только молчи. Ты что, подкупила швейцара? Она выдавала улыбку:

— Я сказала ему, кто я такая. Похоже, я ему понравилась.

— Я в этом просто уверен.

— Правда? — голову она держала прямо и напряженно.

— Балабан — грязный старик. Он полагает, что все балерины — девственницы. Видимо, в его грязных фантазиях скачут девственные балерины.

Лорин, несмотря на всю скованность, рассмеялась:

— Хорошо, что он не знает правды. Иначе бы он меня не впустил.

Трейси ничего не ответил и только отвернулся. Лорин прореагировала мгновенно:

— Ты же не сердишься, правда? — Он смотрел в сторону, и она сделала шаг к нему. — Я скучала по тебе, — прошептала она, словно пускала через реку разделявшего их времени спасательный плотик. — Я даже не могу сказать, как.

«Почему ты ушла от меня?» — хотел он спросить. «Зачем ты причинила мне такую боль?» Ее объяснений ему было недостаточно. И он спросил:

— Разве я могу теперь верить тебе?

Лорин вздрогнула, словно по комнате пронесся холодный ветер. Именно этого она и боялась, именно это и заставляло ее руки дрожать. Но она не хотела отступать.

— Ты действительно можешь мне не верить, — искренне сказала она. — Никаких причин нет. Кроме того, что все изменилось. Я... Я не знаю, как это выразить... Я нашла тебя в себе.

По щекам ее бежали слезы.

— Но разве это что-то значит для тебя? Я имею в виду...

слова. Слова могут лгать, слова могут доносить лишь половину правды, кто знает...

Она молча подошла к нему, приказывая себе не бояться. Мысль о том, что он может поступить с ней так, как она поступила с ним, невыносимым грузом давила на плечи, это был древний страх, и оттого более сильный. И она боролась со страхом.

— Но что ты сейчас чувствуешь? — мягко спросила она. И она коснулась его, сначала кончиками пальцев, потом провела ладонью по его плечу и груди. Она знала, что делает, знала, что еще никогда не касалась мужчины с такой любовью и такой нежностью.

Почувствовав это прикосновение, Трейси взглянул на нее. И почему-то вспомнил старого кхмерского священника, полного тепла и любви. Чужак в чужой и враждебной стране, он был тогда потрясен этим теплом и его силой. И сейчас, в прикосновении Лорин, он ощутил ту же силу.

— Мы с тобой были воюющими державами, — она кивнула, радуясь уже тому, что он заговорил. — Мы лгали друг другу, мы обманывали друг друга, превращая злобу в ненависть, — он по-прежнему не касался ее, — а ненависть — в боль.

Его слова испугали ее, и, совершенно инстинктивно, она придвинулась еще ближе, прижавшись к нему бедром. На ней были темно-зеленые шелковые брюки, мужского покроя блузка. Сверкающие волосы стянуты в хвост пурпурной лентой. Она была почти не накрашена — только немного губной помады и немного румян: грим она накладывала только когда выходила на сцену. В ушах — маленькие бриллиантовые сережки.

— Но я здесь, — голос ее дрожал, она снова была на грани слез. — Я вернулась, — лицо ее, казалось, светилось. — И я дома. Я пришла домой.

Она сказала то, ради чего пришла. Она не репетировала свою речь и даже не обдумывала заранее, что скажет — она слишком для этого волновалась. Жизнь стала для нее непереносима: да, она танцевала, но в промежутках просто сидела, уставившись в пол, и сердце ее колотилось так, как колотится сердце моряка, выброшенного на чужой берег.

Та тонкая связь, которая сейчас возникла между ними, была такой слабенькой, словно одинокий огонек свечки в темной ночи. Что, если порыв ветра загасит его? Она испугалась, что порыв этот близок, и затаила дыхание. Она действительно боялась дышать, и лишь слушала, как гулко бьется ее сердце. Время остановилось. Сколько времени пробыла она здесь? Минуты, часы, дни? Неважно. Это не имело для нее значения. Существовал лишь этот хрупкий миг, и она знала лишь одно: она не хочет его терять, не хочет, чтобы миг кончался.

А потом ее охватила паника: что она будет делать, если он отошлет ее прочь? Конечно, будет жить, но для чего, зачем?

Она искала в его глазах ответа. В панике она пошевелилась, и нить, такая тонкая, перервалась. Он протянул руку и отстранил ее.

— Что, что? — задыхаясь, спросила она.

— Просто... дай мне немного времени, — сказал он. — Все произошло так быстро. И я не знаю, готов ли к этому, — он покачал головой. — Между нами выросла такая высокая стена, что ее одним ударом не разрушить.

— Ты хочешь, чтобы я ушла? — вопрос вырвался против ее воли, и она так разозлилась на себя, что чуть не разрыдалась.

Он не ответил, и она прошла к стереопроигрывателю, наугад взяла пластинку. Поставила на проигрыватель, прибавила звук.

Вернулась к нему и просто взяла его руку в свою. В этом жесте, не было ничего нарочитого или двусмысленного. Она положила его руку себе на талию.

По комнате, словно туман с Гудзона, поплыла ранняя вещь Брюса Спрингстина «Духи ночи». И вместе с мелодией к ним пришли призраки их недавнего прошлого, невинность, которую они потеряли. Низкий, сильный голос Брюса заполнил все пространство, и ритм, ритм... Она выбрала правильно.

Она улыбнулась ему, пряча за улыбкой страх, и, склонив набок голову, одними губами прошептала: «Давай».

Они танцевали. Они снова были там, в начале, когда еще не наступила боль. Лорин танцевала всегда, танцевала днем и ночью, под иные ритмы. Но и рок-н-ролл был для нее хорош, в ней вспыхнула вся энергия, накопленная за долгие годы занятий.

Музыка несла, качала, разлучала и сводила их, как сводила музыка в ночных танцевальных клубах, куда они раньше любили ходить — сейчас она не могла вспомнить ни одного названия. Возможно, этих клубов уже и нет, или они теперь называются по-другому, а, возможно, это она сама изменилась.

В конце одного их куплетов раздалось саксофонное соло, и она подумала: «Молодец, Брюс, давай, пусть музыка закрутит его, пусть принесет его ко мне, к новому началу, за грань боли и бессонных ночей».

Трейси держал ее в руках и чувствовал, как по всему телу его пробегает дрожь, и как под волной нахлынувших воспоминаний рушится броня, в которую он заковал свое сердце. Поцелуй на улице, под фонарем, когда ночь грозит вот-вот перейти в утро, ее скуластое лицо, широко расставленные, чуть раскосые глаза, прекрасные вспухшие губы. Боль ушла из него и вместе с нею — мертвенное спокойствие, которое он осознал только тогда, когда его лишился.

Он крутанул ее и потом резко притянул к себе, схватил на руки и прошептал: «Лорин».

Этот шепот был для нее прекраснее всякой музыки, и она подняла лицо, засиявшее в свете ламп, губы ее приоткрылись. Она не отрывала глаз от его лица, а оно все приближалось, приближалось, и она ощутила его губы на своей шее.

Трейси нащупал языком бившуюся тонкую жилку. Пальцы ее зарылись ему в волосы, он ощущал ее всю, чувствовал дрожь, пробегавшую по ее спине.

Запах ее был сильным и нежным, и в памяти его, словно моментальные снимки из прошлого, выплыли сцены их любви. Он вспомнил, какие ласки она любила, и губы его скользнули вниз, к третьей расстегнутой пуговице блузки. Он чувствовал, как солона ее кожа, а она откинула голову и закрыла глаза.

Он перенес ее на диван. Она попыталась расстегнуть ему молнию, но он оттолкнул ее руки, и когда она хотела задать вопрос, он запечатал ее рот таким страстным поцелуем, что она чуть не задохнулась, и сам начал расстегивать ей пуговицы блузки.

Он стянул с нее брюки и услышал ее глубокий вздох. Руки его ласкали ее грудь, а рот припал к тому месту, которое так жаждало его.

Он ласкал ее языком, сначала нежно, потом все яростней, Лорин застонала, мускулы ее напряглись, и ртом, уже полным ее влаги, он вновь стал ласкать ее соски.

Он повторял это снова и снова, пока она не утратила контроль, и, уже не владея собой и выкрикивая его имя, бесстыдно подняла ноги вверх.

— О, о, я кончаю... — застонала она, — О, любимый! — и обхватила бедрами его голову. А потом, вздохнув, упала на подушки.