Довольно грубые приставания Роберты каждый раз заставляли его сердце замирать, и он полагал, что это тоже один из признаков сердечной болезни. Это был неуправляемый страх, он не мог рассказать о нем никому, тем более, жене.
Готтшалк перекатился на нее. Они тискались и хихикали, как подростки, в свете вспышек и разрывов компьютерной игры.
Роберта запустила ему руку между ног, и он застонал и расслабился. И в этот момент зазвонил телефон.
Готтшалк, отчаянно бранясь, сполз на край кровати и схватил трубку.
— Кто это? — рявкнул он.
— Я понимаю, уже поздно, но более удобного времени я не нашел.
— А, это вы, — Готтшалк узнал голос Эллиота, и тон его смягчился. — Что у вас?
— "Вампир" уже в воздухе.
— Потрясающе, — все шло по графику.
— Через пару недель у меня будет для вас полный пакет документов. Мы просто хотим получить побольше данных. Но, неофициально, могу вам сообщить, что вертолет в полном порядке.
— Во всех аспектах?
— Да.
Невероятно! Это непременно повлияет на исход голосования!
— Хорошие новости, как я понимаю? — спросила Роберта, когда он положил трубку.
— Отличные, — он улыбнулся. А затем опята потянулся к ней. Вниз по экрану скользили голубые корабли пришельцев.
Мойра, полусонная, продолжала сидеть на ступеньках. Ей казалось, что ее поглотила пыль времен. Да, время — вот чего она боялась.
Какой будет теперь ее жизнь, жизнь без Джона? И даже если она встретит кого-нибудь другого, то какой в этом будет смысл? Если на каждом углу поджидала смерть, готовая похитить все то, что составляло радости и надежды жизни.
Мойре казалось, что все внутри нее выгорело.
Даже этот тихий деревенский дом уже не выглядел таким теплым и дружелюбным. Она была для него чужой, как чужой она чувствовала себя для всего мира. Ночь смыкалась вокруг нее, душила. Она ужасно хотела включить все лампы, чтобы изгнать тьму из дома и из своей души, но у нее не было сил встать.
Дождь хлестал по окнам, жесткими лапами стучал по крыше, в щелях старого дома завывал ветер — весь мир в унисон с ней пел песню отчаяния.
Огромным усилием воли она заставила себя дойти до конца лестницы. Кругом было темно, и когда она сошла с последней ступеньки, ей послышался громкий стук — будто с петель сорвалась ставня. Она глянула на окна: ставни были закрыты.
Она замерла и прислушалась — обнаженная, беззащитная, дрожащая. По коже у нее побежали мурашки.
В этот момент зазвонил телефон, и она вздрогнула. Ее бросило в пот. Она прошла на кухню, взяла трубку.
И тогда заметила, что кухонная дверь распахнута. Это она скрипела и хлопала на ветру.
Она шагнула к двери, чтобы запереть ее, и почувствовала босыми ступнями мокрый пол. Струи дождя, врывавшиеся с улицы, хлестали ее по ногам.
Мойра вдохнула влажный воздух — и задохнулась, потому что сзади ее за талию и за шею схватили чьи-то крепкие руки.
Она услыхала, как кто-то шепчет ей в левое ухо непонятные заклинания, почувствовала острый незнакомый запах. Она попыталась закричать, но, как это бывает в ночных кошмарах, не могла издать ни звука. Что-то перекрыло, перехватило ей горло, и она начала конвульсивно дергаться, как будто пыталась вызвать рвоту, чтобы очистить горло.
Она не видела лица того, кто душил ее: как будто ее собственный страх, ее собственная жажда смерти воплотились в силы, призванные ее уничтожить. И тут словно вспышка света пронзила Мойру: она вдруг поняла, что совсем не хочет умирать. Она начала бороться за жизнь всеми силами своего тела и души. Открыв рот, вцепилась зубами в ту непонятную плоть, которая обхватила ее горло. И почувствовала, что прокусила эту плоть, что в рот ей хлынула горячая кровь, что она захлебывается ею.
Ею овладела отчаянная решимость. Перед ней в прекрасном параде предстала череда дней и ночей, сладость дыхания, рассветы, улыбка друга, невинное лицо ребенка, ужин на траве... Теплые ручонки еще не рожденных ею детей, смех внуков, тот чудесный, волнующий опыт, который приходит со страстью, с жизнью. С жизнью! Всего этого жаждала она теперь с такой невероятной силой.
Она терзала зубами ту плоть, вонзалась все глубже и глубже и, как ни странно, почувствовала, что ее отпускают. Она попробовала закричать, но из ее уст раздался лишь ужасающий хрип — это выходил из легких стиснутый воздух.
Все еще оглушенная, она все же почувствовала, как что-то приближается к ней из тьмы, и инстинктивно закрыла руками лицо. И услышала сначала легкий свист, похожий на тот, каким старики в парке подзывают голубей.
Мойра вскрикнула и пригнулась. Ей показалось, что на нее обрушилась волна чистой энергии. Кости в запястье хрустнули, и ужасная боль пронизала всю руку.
Второй удар сбил ее с ног, и она рухнула на кухонный пол. На нее полетели капли дождя, но она их не чувствовала. Ее лоб, глаза заливала кровь. Она пыталась сморгнуть ее струйки, но снова раздался этот свист, почти нежный, и в голове ее начало что-то взрываться в череде маленьких яростных вспышек.
Разбитые губы Мойры раскрылись и закрылись, но она смогла издать лишь нечто, похожее на скуление собаки. Удары по голове, по лбу следовали один за другим, с размеренной частотой. Она лежала на спине, неспособная шевельнуться. Она смотрела в потолок, который вдруг ожил, превратился в зовущие ее тени. Одна из теней, огромная, как гора, склонилась над ней, и единственным своим уцелевшим глазом Мойра увидела серебряную вспышку. Она летела в нее словно перст Божий. Она уже не слышала мягкого свиста, и все люди, все лица, которые мгновение назад явились ей, покинули ее. И последний, смертный удар обрушился на нее, тьма сменилась светом, и она подумала о Джоне и о предстоящей встрече с ним.
Киеу стоял, глядя на дело рук своих. Разум его был полон образами войны, его горящей, пылающей страны, сестры, брыкающейся, кричащей, которую волок завоеватель. Тишина была хозяином Киеу, потому что всюду, куда бы он ни ступил, его окружала смерть. Он должен был таиться в тишине, потому что иначе обрушится на него гнев черной птицы, красных кхмеров. Он чувствовал их кожей, ощущал их острый запах. Это был запах истерии, смесь вони оружейного масла и гадкой вони страха.
Киеу отвернулся от груды переломанных окровавленных костей на кухонном полу. Все было правильно, его задача выполнена — почти. Оставалось только кое-что порушить, кое-что унести с собой. Он прошел в гостиную, увидел камин. И над ним — деревянного Будду. И Киеу рухнул на колени на твердую, блестящую плитку перед камином.
— Буддам саранам гакками, Даммам саранам гакками, Сангам саранам гакками,— молился он. — Я иду к Будде за спасением, — и, вспомнив детские молитвы, продолжал: — Счастливы те, кто не знает ненависти. Давайте же жить счастливо, свободные от ненависти среди тех, кто ненавидит. Счастье дано чистым. Те, кто живет в счастье, есть светлые боги.
На него снизошел мир, он плыл в нем, сливаясь в гармонии с вечным ритмом Вселенной. Он не видел крови на своих руках, он словно бы вернулся в детство, когда его учили, что лишь преодолея все желания и страсти достигнет он истинного счастья.
Книга вторая
Призыв
Июль, наши дни
Графство Бакс — Нью-Йорк — Вашингтон
Мойра. Они не хотели, чтобы он видел ее. Наверное, они думали, что он не перенесет этого зрелища, что его стошнит на безупречно вымытый пол. Но Трейси видел слишком много смертей. Он видел такое, от чего этих полицейских до конца жизни мучили бы кошмары.
Тогда почему он не решался поднять простыню и взглянуть? Медэксперт демонстративно посмотрел на часы:
— Послушайте, через двадцать минут я должен быть в суде.
Шеф полиции городка Соулбери Лэнфилд покачал головой:
— Здесь до суда два шага, Хэнк, — тихо сказал он. — Вы за пять минут доберетесь. Дайте молодому человеку время. Он имеет право взглянуть, а вы обязаны показать.