— О, чепуха! У меня нет времени для этих психологических бредней.
— Интересно, — пробормотал Киеу, покачав головой. — Психология — ваше главное оружие как в бизнесе, так ив... «Ангка». И странно, что вы отрицаете ее в отношениях с сыном.
Макоумер наклонился над столом.
— Я только хочу сказать, — тихо произнес он, — что парень — слабак. А слабаков я терпеть не могу, и особенно меня это раздражает в собственном сыне.
Макоумер помолчал, потом сказал:
— Надеюсь, ты понимаешь, что тебе я позволяю гораздо большее, чем другим.
Киеу упрямо смотрел в пол.
— Да.
— Потому что не сомневаюсь в твоей преданности. В твоей любви.
В огромном помещении повисла напряженная тишина. Наконец Макоумер произнес:
— Тебе лучше воспользоваться частным лифтом. Я не хочу, чтобы Эллиот застал тебя здесь. Киеу кивнул и удалился.
— Мистер Макоумер, могу я пригласить Эллиота?
Макоумер встряхнулся.
— Да, Мэделайн. Идите домой и отпустите остальных сотрудников. Уже поздно.
— Хорошо, сэр. Доброй ночи.
— О, Мэделайн, чуть не забыл... — он уже слышал шаги на винтовой лестнице.
— Да, сэр?
— Вы проделали колоссальную работу, собирая данные по «Голодной лошади». Я даже не знаю, что делал бы без вас.
— Спасибо. Мы все очень гордимся «Вампиром».
Макоумер прервал связь и подошел к бару. Налил себе щедрую порцию джина с тоником — надо было успокоиться. Эллиот всегда действовал ему на нервы.
Он стоял, повернувшись спиной к возникшему в дверном проеме сыну, и нарочно старательно выжимал в стакан лимон.
— Ну вот, — раздался голос. — Я пришел. Что тебе нужно?
Макоумер резко повернулся. Лицо его стало жестким.
— "Что тебе нужно?" — передразнил он. — Ты опоздал на три часа, и это все, что ты можешь сказать? Ни объяснений, ни извинений?
— Я не должен ни объясняться, ни извиняться перед тобой, — Эллиот был раздражен.
— О да, конечно, мы все еще одна семья, даже если ты отказался жить со мной в одном доме! Но, между прочим, у тебя есть ответственность... Передо мной и перед «Ангка».
— Я живу теперь своей жизнью.
— И какой! — Макоумер в раздражении поставил стакан на зеркальную поверхность бара. Взгляд его посуровел. — Ты был первым все четыре года учебы в Колумбийском университете. Декан выбрал тебя для прощальной речи, а ты даже не явился на церемонию вручения дипломов! Ты в состоянии представить, как я себя тогда чувствовал? Что я должен был отвечать, когда меня спрашивали, где ты? А я и понятия не имел. Потому что ты не соизволил поставить меня в известность.
Ты полгода проработал здесь, в «Метрониксе», проявив больше таланта и инициативы, чем большинство моих сотрудников. И, тем не менее, ушел и отсюда, — он взмахнул рукой. — И ради чего? Ради сцены, на которой, как мне сообщают, ты не блещешь талантами.
— Кто тебя информирует? Киеу? Твой цепной пес?
— Почему ты так со мной поступаешь? — Макоумер подошел к сыну. — Что с тобой происходит? У тебя есть талант, у тебя есть мозги. И на что ты их тратишь? Ни на что! — выпалил он так яростно, что Эллиот сделал шаг назад.
— А разве тебе важно, на что я трачу свои мозги? — горько произнес Эллиот. — Тебя интересуют только твои представления о жизни, только то, что ты считаешь для меня правильным и подходящим.
— Ты и понятия не имеешь, что такое деньги, как надо трудиться, чтобы их заработать, — теперь и в голосе Макоумера появилась горечь. — Короче говоря, ты понятия не имеешь, что требуется от настоящего мужчины. Ты мне отвратителен!
Эллиот сдерживался изо всех сил.
— Что ж! Вот и сказал! А мне не нужна твоя любовь, — глаза Эллиота подозрительно блестели. — Я не хочу быть таким, как Киеу. Ты любишь его только потому, что он во всем тебя слушается. Ты — урод, ты это понимаешь? Чертов урод!
Макоумер вздрогнул, но овладел собой.
— Мое время слишком дорого стоит, чтобы тратить его на подобные разговоры с тобой, Эллиот. Я пригласил тебя только потому, что у меня есть для тебя сообщение.
— Тогда передай мне его.
Макоумер протянул ему листок.
— Запомни, что здесь написано, — и добавил: — ты знаешь, что Киеу беспокоит твоя роль в «Ангка». Он любит тебя, но считает, что ты... несколько ненадежен для такой тонкой и ответственной работы. Как и я, он бы предпочел, чтобы ты оставался в «Метрониксе».
Эллиот усмехнулся.
— Но тогда я не смог бы выполнять эту вашу работу, папа. Как раз хорошо, что я не связан с «Метрониксом», иначе моя деятельность была бы бесполезной, — он сунул руки в карманы. — На вашем месте я бы не беспокоился. Я-то хорошо понимаю, что если я провалюсь, моим единственным источником существования станет «Метроникс». А уж этого я не хочу никоим образом, — он с особенным нажимом произнес эти слова, понимая, какую боль они доставляют отцу.
Макоумеру ничего не оставалось, как напомнить:
— Ты знаешь правила.
— Еще бы!
Их взгляды встретились. Какими бы оскорблениями они ни обменивались, в этих взглядах читалось большее, чем взаимная неприязнь. Эллиот отвел глаза первым.
— В воскресенье я собираюсь сходить на кладбище, — произнес он, глядя в сторону. — Я бы хотел, чтобы и ты когда-нибудь туда наведался.
— Мне кажется, ты ходишь на кладбище слишком часто. Вряд ли это можно назвать здоровым поведением, — ответил Макоумер.
— Ходить на могилу собственной матери — признак нездорового поведения? Да как ты смеешь не только говорить, но и думать такое!
— Она умерла, Эллиот, — голос отца был холоден. Почему слабость сына так его раздражала? — Ты должен смотреть в лицо фактам. Я женат на Джой. Ты с ней ладишь. Я знаю, что она любит тебя, хотя в последнее время и не имеет возможности часто тебя видеть. Жизнь продолжается.
— Ты не любишь маму! — в ярости воскликнул Эллиот. — И никогда не любил!
Макоумер рванулся к сыну и со всего размаха ударил его по щеке.
— Если б ты был младше, я бы заставил тебя вымыть рот мылом!
— Это правда! — Эллиота пробирала дрожь. — Я знаю! Это правда! — Он повернулся и бросился вниз по лестнице. В холле он остановился и глянул вверх — там, в льющемся сзади свете, стояла высокая фигура.
И в этот момент он понял, что ему никуда от этого человека не скрыться, что его стальная рука настигнет всюду. И, едва сдерживая рыдания, Эллиот ринулся прочь.
Лорин вошла, когда Трейси разговаривал по телефону с Кимом. Увидев ее, он свернул разговор.
На ней был длинный плащ. На улице, видно, начался дождь, потому что она сразу же направилась в ванную, отряхнуть зонтик из лакированной рисовой бумаги.
А потом упругой походкой танцовщицы она двинулась к нему.
— Как прошел спектакль? — спросил он.
— Лучше, — она улыбнулась и направилась в кухню, чтобы налить себе содовой. — Хочешь чего-нибудь съесть?
— Нет.
Она вернулась со стаканом в руке и уселась рядом с ним на белый диван под окном.
— Мне нравится танцевать в «Мечтателе». Такое удовольствие, не то что все эти облегченные партии, которые Мартин давал мне после травмы, — свет уличных фонарей, проникавших сквозь полосатые жалюзи, плясал на ней причудливыми волнами. Она склонила голову набок.
— На что ты смотришь?
— На тебя.
Она собралась было что-то сказать, но, заметив выражение его глаз, сдержалась и только кашлянула. Трейси обнял ее, она прижалась к его груди, растворилась в тепле и покое. Губы ее приоткрылись, она почувствовала прикосновение его губ, его языка. У нее перехватило дыхание. Она положила голову ему на плечо, устроилась поудобнее, вытянула ноги.
В комнате воцарилась тишина, только с улицы доносился шум автомобилей.
— Когда ждешь своего выхода, — наконец произнесла Лорин, голос ее мягко плыл в полутьме, — состояние одно: ты напряжен и в то же время инертен. Но когда выходишь на сцену, все меняется. Тогда ты собираешься, и больше ни о чем не думаешь. Но перед выходом... — она подняла голову, ее длинные волосы защекотали ему шею. — Перед этим приходят самые странные мысли. Воспоминания.
— Какие воспоминания?
Она взяла его руки в свои, как бы пытаясь удержать исходившее от него тепло.