И Трейси громко-громко выкрикнул ее имя в пустоту комнаты.
Июнь 1966 года
Пномпень, Камбоджа
Поскольку семья Киеу была семьей интеллигентной, никого не удивляло, что Киеу Кемара, отец Сока, работал у Чау Сенга – руководителя секретариата принца Сианука.
Когда в пятидесятых Чау Сенг вернулся из Франции, Кемара помог ему подготовить доклад о сложной проблеме среднего образования в Кампучии. Сианука впечатлил этот доклад, и он ввел Чау Сенга в свой круг. Киеу Кемара тоже попал туда.
По правде говоря, отец Сока был одним из тех немногих, кто мог выносить Чау Сенга. Чау Сенг был прогрессивно мыслящим, глубоким человеком, но он также был и ужасным грубияном. Он был таким же антиимпериалистом, как и принц, но ему не хватало той выдержки, которую Сианук, в силу своего положения, обязан был время от времени проявлять.
Как обычно в четверг Киеу Сока отправился в королевский дворец за своей сестрой Малис. Из-за того, что семья Киеу была приближена к принцу, каждый четверг Малис репетировала в Павильоне Лунного Света – она входила в труппу Королевского балета Камбоджи.
Сока нарочно пришел пораньше, чтобы увидеть некоторые из танцев. Он глазел на ряды девушек в белых блузках без рукавов и в красных сампут чанг кбеу– юбках, завязанных спереди узлом.
Первой он заметил Бопа Деви – она была дочерью самого Сианука и звездой труппы. Танцевала она прекрасно, но Сока не замечал ее мастерства: он разыскивал Малис.
Сестра стояла в ряду других девушек, одна нога ее была поднята в воздух, босая ступня вытянута. Локти расставлены в стороны, ладони сложены под прямым углом к запястьям. Учитель объяснял ей какие-то движения рук, которые в кхмерском танце были очень важны – это особый язык, особый вид передачи информации.
Сока смотрел, как зачарованный. Какая же у него красивая сестра, как замечательно размерены все ее движения! Она танцевала, словно облачко, словно в ней не было веса. Неужто ее босые ступни действительно прикасаются к холодным плиткам пола? Казалось, она не движется, а плывет. Он мог смотреть на ее танец часами, но урок кончился.
Она легко, во французской манере, поцеловала его в обе щеки, и они направились к машине. Пока шофер лавировал среди многочисленных пномпеньских велорикш, Сока думал о французах. Сейчас, в середине шестидесятых, Пномпень все еще выглядел так, будто находился под французским протекторатом. И хотя в стране с населением в шесть миллионов проживало всего тысячи две с половиной французов, их присутствие ощущалось всюду, особенно здесь, в столице.
Штат французского посольства по-прежнему состоял из тех, кто служили здесь еще во времена, когда французы называли этот край земли «наш Индокитай». И французское Министерство иностранных дел, и даже сам президент де Голль больше всего мечтали видеть Камбоджу такой, какой она когда-то была – их колонией.
Некоторые, в том числе Самнанг и Рене, считали, что де Голль по-прежнему остается духовным и политическим наставником Сианука. Этого они не понимали и терпеть не собирались.
И все же галльское влияние на город оставалось огромным. Кхмеры из высших эшелонов власти каждое утро пили кофе с круассанами в прохладе и покое роскошного зала «Отель ле Руайяль», словно они находились в центре Парижа, а не среди трущоб и гниющих каналов Пномпеня.
Отец Соки также завтракал здесь не реже двух раз в неделю, а вся семья часто гостила на каучуковой плантации Чау Сенга в провинции. Он мог быть интеллектуалом, и даже прогрессивным интеллектуалом, но ничто не препятствовало ему наслаждаться богатством.
Сока смотрел сквозь окно машины. Они уже въезжали в Камкармон – квартал, где жила городская элита. Приближенные принца селились в огромных виллах в западном стиле с живописными крышами из оранжевой, зеленой и желтой черепицы. Виллы окружали каменные ограды с вделанными в них копиями барельефов из Байона, главного храма в Ангкор-Томе.
Вилла Киеу стояла в саду, в центре которого высился баньян. Слева от баньяна находился плавательный бассейн в форме цветка лотоса, дно его было украшено изображениями листьев лотоса.
Внутри, в доме, по стенам развешаны декоративные пластины – тоже копии барельефов Байона, где в стиле двенадцатого века были изображены сцены повседневной жизни. Сока любил вставать раньше всех, чтобы без помех разглядывать эти изображения, постигать историю Кампучии.
Жизнь и времена правителей прошлого, таких, как Сурьяварман II, не изучались в лицее Декарта, куда ходили он, его братья и сестры вместе с другими детьми этого квартала. Сока не чувствовал связи с прошлым своей страны, и однажды пообещал себе, что когда-нибудь непременно отправится в Ангкор-Ват и Байон, чтобы поглядеть на стены и скульптуры, пережившие века и хранившие предания. Он думал, что, может быть, не чувствует этой связи потому, что предметы искусства в доме и в саду были лишь копиями. Вот если бы он мог увидеть подлинники, прикоснуться к древним камням, он бы почувствовал, понял; он знал, что тогда бы он обрел свое место в мире, как обрел его Преа Моа Пандитто.
Он выскочил из машины, подал Малис руку и почувствовал, что ужасно проголодался. Ура, скоро ужин! Но узнав, что Самнанг пригласил в гости Рене Ивена, затосковал. Не то чтобы он не любил этого француза, но Сока ужасно не нравилось, что Рене постоянно ссорился с Кемаром. Сока считал отца непререкаемым авторитетом как в доме, так и вне его стен, и каждый, кто пытался этот авторитет оспорить, был ему неприятен.
Рене был изящен, с молочно-белой кожей и красными, как у женщины, губами. Волосы у него темные и шелковистые. Карие глаза навыкате прятались за очками в круглой металлической оправе. Внешность у него была достаточно заурядная, но вот манера разговора!..
– Поговаривают, – начал Рене, как только уселись за стол, – что Коу Роун испытывает во дворце определенное давление со стороны некоторых лиц, – Рене постоянно доносил сплетни, блуждавшие в городских кругах. Сплетни и азартные игры процветали здесь столь пышно, что некоторые жившие в Пномпене иностранцы уверяли, будто кхмеры в страсти к азарту уступают только китайцам, издавна этим славившимся.
Рене говорил о Министре внутренней безопасности. Этот тяжелый, неповоротливый человек с грубым, громким голосом был начисто лишен чувства юмора и считался главным врагом Чау Сенга. Поэтому Рене не отказал себе в удовольствии упоминанием о нем поддеть хозяина дома.
– Возьмите, к примеру, инцидент в казино «Кеп». Вы же знаете, как принцу неприятны азартные игры во время празднества Чаул Чнам. – Чаул Чнам, длившийся с тринадцатого по пятнадцатое апреля, был кхмерским Новым годом.
– Но вы также знаете, что несколько месяцев назад Сианук сам открыл два казино – и одно из них в Кепе, возле Сиамского залива, – лицо Рене оживлялось, только когда говорил он сам. В остальное время оно казалось совершенно безжизненным. – И вы, конечно, понимаете, мсье Кемара, как коррумпирована страна, какое процветает взяточничество. Так что казино приносило огромные доходы всем заинтересованным лицам. Но на прошлой неделе этому неожиданно пришел конец. – Рене подался вперед. – Какие-то бандиты ворвались в казино и все переломали. Они не просто разбили несколько зеркал и окон, что могло бы считаться предупреждением. Нет, они разгромили абсолютно все.
– Мы об этом слышали, – спокойно произнес отец Соки, стараясь не ронять своего лица в присутствии этого назойливого иностранца. Говорили по-французски, и не только ради гостя – это было традицией дома. – Все читают газеты. И что же?
– Ax! – воскликнул Рене, подняв вверх худой палец. – Но вот чего вы не знаете: приказал разгромить казино сам его хозяин.
– Простите, но неужели такое возможно? – серьезно спросила Хема, мать Соки. – Разве человек станет разрушать свое собственное дело?
– Прекрасный вопрос, мадам Кемара, – объявил Рене. – Он и занимал нас всю эту неделю. И в конце концов сквозь щелку в Министерстве внутренней безопасности ко мне просочился ответ. На следующей неделе Коу Роун объявит об этом публично. Он сообщит, что китайский концессионер из Кепа ежемесячно выплачивал сорок тысяч долларов «некоему высокопоставленному лицу» в Пномпене, чтобы тот не позволял прикрыть казино. – Рене состроил гримасу, такую неприятную, что даже Сока почувствовал неловкость. – Конечно, это вполне традиционно в наши времена, но «высокопоставленное лицо» потребовал большего, и китаец отказался: взятка – взяткой, но это была попытка вообще выкинуть его из дела. Тогда ему начали угрожать: полиция навестила казино раз, другой, третий... Но китаец предпочел не сдаться, а уничтожить свое собственное дело.