Она смотрела на Киеу и, как ей казалось, видела его впервые. Она увидела, что на груди его совершенно нет волос, и это настолько ее поразило, что она протянула руку и провела ладонью по его гладкой мускулистой поверхности. И вскрикнула – рука ее словно погрузилась в пылающую реку, и огонь этот передался ей, пробежал по всему телу и жарким озером разлился у нее между ног.
Он снова попытался наклониться к ней, но она не хотела отрывать от него взгляда и удерживала его вытянутой рукой. Его кожа казалась бронзовой, и когда она смотрела в его глаза, ей казалось, что она смотрит на солнце.
Она лишилась всякой воли, вся плоть ее превратилась в горячую густую жидкость, по которой пробегали волны страсти. Голова кружилась, стала легкой-легкой, а бедра и ноги налились тяжестью. Она переставала быть самой собой, она стала фантомом, плодом чьего-то воображения, и, глядя в глаза Киеу, она поняла, чьего.
Его невыносимо жаркие губы коснулись ее губ, и веки ее опустились, опали, словно тяжелые крылья. Он медленно притянул ее к себе и начал тихо поглаживать внизу живота – она вспомнила сиамского кота, который был у нее в детстве: как этот кот урчал и изгибался, когда она поглаживала его за острыми ушками. Господи, сейчас она походила на этого кота!
Она задрожала и обняла его за шею – теперь уже она сама притягивала его к себе, все плотнее, плотнее, она жадно приникла к его губам – жизнь с Макоумером развила в ней ненасытную жажду.
Их тела прильнули друг к другу, и она ощущала его восставшую плоть, словно он весь превратился в этот огромный орган, и она, одной рукой приподнимая подол платья, шептала: «Сюда, сюда». Ее экстаз рос, она впервые в жизни стала молить мужчину войти в нее. Почувствовать его, ощутить его внутри себя, раскрыться его глубокому и горячему проникновению – вот чего ждала она сейчас больше всего на свете.
И наконец она почувствовала его у входа и, закричав от восторга, обхватила его могучий орган, ощутив на пальцах его и свою влагу.
Она вскарабкалась на него, повинуясь первобытному инстинкту, весь лоск цивилизации слетел с нее, она обхватила его спину ногами, и, подталкивая его пятками, буквально впихнула в себя.
Ее страсть начала уже отзываться в нем, но Киеу вновь почувствовал привычную в этих ситуациях боль. Внутри него все опять умерло, похолодело, и хотя он исправно вершил свою работу, это была всего лишь работа, он как бы наблюдал за ее страстью со стороны, и с любопытством ученого фиксировал ее проявления. На него нахлынули воспоминания жаркой ночи в Камкармоне; распахнутое окно, колеблемые ветром занавески, и Малис, распростертая на постели, ласкающая себя Малис. Каменные чедисклонились над ним, он почувствовал сладковатый запах тления, запах подкрадывавшейся к нему смерти. Он почти не отреагировал на длительные конвульсии Джой, почти не заметил, как она сползла с него, стала перед ним на колени и начала ласкать его языком. Она помогала себе руками, она ласкала, впитывала, сосала его, и его единение с ней – он все еще ощущал это единение, она слишком была похожа на него в своем одиночестве и горечи – пробудило в нем те чувства, которые он предпочитал бы в себе не тревожить. Смерть неслась к нему на всех парусах, сладчайшая боль волнами пронизывала его кмоч, и он яростно вертел головой, стараясь отогнать удовольствие, готовое поглотить его целиком.
Джой почувствовала, что он кончает, ощутила языком его драгоценную жидкость, еще более соленую, чем кровь, спазм за спазмом сотрясали его, и все новые и новые фонтаны этой жидкости проникали ей в рот.
Он уже не мог сдерживать себя. Малис! Малис!! Малис!!!
Свернув за угол, Туэйт увидел пару машин «скорой помощи» из медицинского центра «Бельвью» – они стояли с погашенными фарами, пустые, да и вообще в полночь возле Центра медицинской экспертизы было тихо, как на кладбище. Но только снаружи – внутри здания работа не прекращалась круглые сутки. И, считайте, вам повезло, если удалось хоть на несколько минут поймать какого-нибудь младшего по статусу из медицинских экспертов.
В приемной сидел полицейский, которого Туэйт здесь прежде не встречал – негр с прической «афро» и зубами крупными, как лопатки. Детектив показал ему свой значок:
– Я к доктору Миранде.
Охранник кивнул, глянул в список телефонов, набрал внутренний номер:
– Скоро спустится, сэр.
Туэйт увидел, что на столе перед чернокожим полицейским лежит номер «Эбони»[13] и уже собирался побранить его, но затем передумал и спросил:
– Давно ты здесь работаешь?
– Около трех недель, – ответил чернокожий. – Между нами говоря, жуткая скукотища.
– Да уж. – Туэйт скорчил гримасу: – Все равно, что нести охрану кладбища.
– Сержант-детектив Туэйт?
Туэйт вытаращил глаза: доктор Миранда оказалась дамой индейского происхождения, по виду где-то под сорок. На ней был зеленый хирургический халат, темные блестящие волосы стянуты в узел.
– Вы хотели меня видеть? – у нее была привычка стрелять в собеседника словами, и Туэйту это сразу не понравилось.
– Да, – спокойно ответил он. – По поводу убийства в Китайском квартале.
– Не здесь, – бросила она, оглядевшись, словно они находились на детской площадке и он бросил в присутствии детей бранное слово.
Она провела его в свой кабинет на третьем этаже. Там было тепло и уютно, если вам, конечно, нравятся бунзеновские горелки, перегонные кубы, колбы и толстые учебники по патологоанатомии. Туэйту все эти вещи определенно не нравились.
Доктор Миранда уселась на деревянный стул с высокой спинкой за заваленным бумагами столом. Повернулась к нему, сунула руки в карманы, закинула ногу на ногу. Туэйт увидел, что она обута в ортопедические ботинки – плоскостопая, подумал он. Так ей и надо.
– Итак, – изрекла она профессорским тоном, – что вам угодно? До трех ночи мне надо успеть написать еще три отчета, а в десять утра выступать в суде.
– Давайте начнем с самого начала.
По правде говоря, Туэйта вовсе не интересовало это убийство. Флэгерти поручил расследование его группе, а он перепоручил Эндерсу и Бораку. Типичное дело, некий член банды «Драконов» был застрелен с близкого расстояния из малокалиберного пистолета в оркестровой яме кинотеатра «Пагода», что на Восточном Бродвее.
– А вы не поздно явились со своими вопросами, сержант?
– Да уж, припозднился. Был ужасно занят: целый день выдувал пузыри из жевательной резинки. Ну, меня поймали за этим занятием и назначили в ночную смену. А вы почему задержались?
– Исключительно из преданности делу, – ответила она без всякого намека на иронию. Потом обернулась, достала из стоявшего за спиной металлического шкафа папку и швырнула ему через стол:
– Читайте здесь. Мы книги на дом не выдаем. Туэйт знал, как ей отомстить. Он медленно полез в карман, достал свежую пачку сигарет «кэмел» без фильтра, отодрал ногтем целлофан.
Она подождала, пока он щелкнул зажигалкой и объявила:
– Прошу вас не делать этого.
Туэйт, который давно уже заметил надпись «Не курить», но ничего не ответил, глубоко затянулся и со свистом выпустил дым. Медэксперт с отвращением отвернулась.
Конечно, можно было бы получить эту папку по обычным каналам, через полицейское управление, но у Туэйта была иная задача.
Обычно полицейский фотограф снимал тела тех, чья смерть была насильственной или предполагалась таковой. В случае с Джоном Холмгреном таких снимков быть, по идее, не должно. Однако медэксперт, вызванный полицией, известил Барлоу, главного медэксперта, и тот, учитывая личность покойного, выяснил причину смерти лично. Его предварительный устный отчет гласил: обширный инфаркт миокарда, вызванный крайним переутомлением. Но поскольку на дело выехал сам главный эксперт, при нем был и фотограф, который, хоть в данном случае это и было не обязательно, все же сделал снимки. И Туэйту очень нужны были эти фотографии.