Ему претило слово товарищ, или друг, и каждый раз, когда кто-то из его товарищей умирал, это никак не колыхало его сердце.
Всё что он чувствовал это пустоту, как бы он ни хотел, но к товарищам привязанности он не испытывал, всё было либо притворством, либо самообманом.
И сейчас, Хенграч тоже решил отбросить мнимую заботу, которую он демонстрировал Анахелю. Он, как и его товарищ знал и чувствовал, что внутри своего существа они оба, Анахель и Хенграч просто чудовища, битва и резня — единственное, что может заставить их чувства бурлить по-настоящему.
В словах не было необходимости, оба под шлемами хищно улыбнулись, обнажая оскал зверей, зубы которых были в крови.
Сердце Анахеля стучало всё быстрее, в преддверии битвы оно приказало доспеху залатать ногу Анахеля, его доспех в обычных обстоятельствах не смог бы выполнить приказ такой сложности, но сейчас сердце посылало волны ауры демоничества, благодаря которым доспех стал на порядок лучше как броня, и как артефакт. Внутрь от слоев брони отделились тонкие черные шипы, которые впились в кость и нитью соединили её, не восстанавливая, а только ещё больше калеча, но это вернуло целостный вид кости, что помогло Анахелю стоять, и двигаться так, словно его кость не раздроблена.
Анахель их сидячего положения рванулся вперёд, он использовал всю силу своего тела, чтобы оттолкнуться от пола, оставив две вмятина на нем, и с невероятной скоростью он рванул в атаке на Хенграча, его меч уже приближался к телу противника.
***
Тяжелое дыхание раздавалось над тихим полем битвы, звуча оглушительно громко в гробовой тишине. Темные тучи всё сгущались, обволакивая небо серыми пасмурными цветами и скрывая в себе свет солнца. В этой темноте черная фигура согбенная над большим телом выглядела ещё мрачнее и темнее.
Руки казались безвольными, они держали в руках по клинку. С черного, иззубренного со свирепыми шипами меча стекала густая кровь, она протекала по длине, и капала с кончика меча, который был под наклоном. Белый изогнутый нож был окрашен в багровый только на кончике, где клинок переходит в изгиб.
Фигура выглядела застывшей, даже движение грудной клетки не было видно от человека закованного в доспех, который был изрублен, по всему телу зияли глубокие порезы, которые впрочем, открывали вид лишь на темную тишину, которая переливалась легким потоком, и словно липучая живая масса старалась склеить части разрубленного доспеха.
Перед фигурой лежало ещё более изуродованное тело, так же в доспехе, которое придавливало под собой металлические крылья. Порезы были глубокие, и в них не было признаков движения. Голова была отделена от тела, и со свирепым, всё ещё твердым взглядом в мертвых глазах смотрела вперёд.
Анахель словно только очнулся, глубоко вдохнул, вдох не был судорожным или наполненным желания получить живительного кислорода, это был решительный вдох. Словно уставший человек вдохнул, понимая, что должен продолжать путь.
Его доспех стал черным как смоль, и лишь две щелки глаз взирали на хладный труп Хенргача с безразличием и утихающей яростью. Глаза его — два уголька светящихся во тьме мрачным светом, отражающим всю натуру человека которые носят эти глаза.
Анахель выдохнул, вместе с воздухом отпуская всё, что когда-то связывало его с Хенграчем. Развернувшись, он пошел вверх, не оборачиваясь, и занимаясь восстановлением собственного тела.
Анахель подходил к рядам защитников, их состояние было помятым. У каждого защитника были вмятины на доспехе, а то и оторванные конечности. Множество трупов устилало подъем, как элитных бойцов, так и морских тварей, последних было гораздо больше, но было заметно, что в последней атаке стычка обострилась максимально, и ряд защитников сместился к краю защитного подъема, и если бы не убийство всех командующих, кто знает, чем бы это закончилось.
Ещё не поступило приказа распускать строй, потому бойцы стояли в полной боевой готовности. И Анахель, полный остаточной ярости и куража подумал, что он последний враг, стоящий перед рядом готовых к сражению бойцов.
Анахель издал мрачный смешок, его гортанный грубый голос прозвучал приглушенно, и эхом раздался под его ухом. Анахель всё ещё держал в руках оружие, руки свело судорогой и он их даже не чувствовал, и они машинально сжимали оружие, отказываясь выпускать клинки из твердой хватки.
Анахель рванул вперёд, его тело прыгнуло вперёд занося клинок, который со всей силой и голодом впился в плоть, прорубая доспех защитника — глаза которого до последнего момента лучились неверием и гневом.