…Докеры вышли у «Цитадели», а Сихали со спутником и провожатым спустились по мотоспирали на нижние горизонты, малолюдные, залитые ярким голубоватым светом. И никаких тебе архитектурных излишеств, сплошные транспортные шлюзы, подземные узлы да устья вентиляционных колодцев, окаймлённые огнями. Упадёшь — «скорую помощь» не тревожь…
Здесь отовсюду доносились равномерные гулы и басистые рокоты, а воздух отдавал сыростью.
— Далеко ещё? — пробурчал Тугарин-Змей.
— Мы уже рядом, — сказал Самоа Дженкинс, сворачивая в круглый туннель.
В нос ударил тошнотворный запах гари. Вот оно что… Тимофей похолодел — эстакада трансвея впереди была обрушена, длинное тело многосекционного вагона свалилось прямо на платформу, а концевая секция свешивалась ещё ниже, придавливая сцепку контейнеров. Киберуборщики шустро мыли и скребли закопченную платформу, а роботы медслужбы стояли неподвижными столбиками, как суслики у норки, — самый страшный груз они уже доставили куда нужно.
— Жертв много? — выдавил Браун.
— Пятеро насмерть, — пробурчал Дженкинс, и Харин свирепо засопел.
— Кто? — спросил Илья, сжимая громадные кулаки.
— Вот, — ответил комиссар, вытягивая руку к стене.
Там, на сибролитовой облицовке, была наспех нарисована окружность, из центра которой исходили двенадцать молний.
— Группа «Чёрное солнце», — сказал Самоа Дженкинс, — их знак. Они уже отметились на Таити-2 и в Порт-Фенуа. Взрывают, стреляют, громят — и зачищают. Ни одного свидетеля не оставили в живых, но метку накалякать не забывают никогда.
— Молнии в круге… — задумался Тугарин и приподнял брови в недоумении: — Что за хрень?
— Это не молнии, — сухо пояснил комиссар, — а руны «зиг», такие ещё эсэсовцы рисовали на петлицах. Получается как бы солярный крест, двенадцатиконечная свастика, символ Чёрного солнца.
— Что за хрень? — повторил Илья, хмуря брови.
— Я узнавал… — запыхтел Дженкинс. — Это такой оккультный символ был у нацистов. Чёрное солнце — оно… ну, это как бы незримый центр Вселенной, причина и начало бытия, «первоогонь» высшей расы. Гиммлер с корешами думал, будто Чёрное солнце светит в громадных полостях под землёй, куда войти можно только через Арктику и Антарктиду. Сияние это вроде как способности необычные пробуждает, но восприять его могут лишь истинные арийцы. Вот так вот…
До ушей Сихали донёсся топот — и бластер сам будто прыгнул ему в руку. Тугарин-Змей с Дженкинсом тоже выхватили оружие.
— Вроде тихо… — пробормотал Браун, держа палец на курке.
Самоа медленно опустил бласт и покачал головой.
— Всяко бывало, — молвил он, — и пираты случались, и бандиты, а вот террористов у нас не водилось.
— Значит, завелись, — сделал вывод Тимофей. — Ну ты их тут выводи, а мне в Африку пора. И чтоб я в курсе был!
— Будешь, — пообещал Дженкинс.
— Да, чуть не забыл… С завтрашнего дня я в отпуске. На две недели.
— А… — начал Самоа.
— Дайте человеку отдохнуть, — прогудел Харин с осуждением.
— А генеральное руководство? — договорил комиссар.
— Коллегиально! — отрезал Сихали.
Глава 2
КРАЙНИЙ ЮГ
9 декабря, 9 часов 40 минут.
АЗО, оазис Ширмахера, озеро Унтерзее.
Озеро Унтерзее располагалось в сотне километров от станции «Новолазаревская». Чашу озера окружали отвесные скалы в тысячу метров высотой, источенные гротами и нишами, — это ветер так постарался.
Когда же буря стихала, над Унтерзее восставала попранная тишина. Суровая, величественная красота озера и полнейший покой — вот, что влекло сюда Александра Белого, китопаса-валбоя.[21]
Рождённый весёлым и находчивым, Шурик любил смешить — и чтобы вокруг смеялась большая дружная компания, но здесь, на Унтерзее, где душа, чудилось, соприкасалась с вечностью, он молчал, внимая снежной сказке. Его закадычный друг, Шурик Ершов, прозванный Рыжим за огненный цвет волос, и ещё более склонный к шутовству, соблюдал тишину с ним на пару. Оба будто заряжались чистотой, ледяной свежестью и ясностью Унтерзее.
Так было два дня подряд, пока Шурики помогали Олегу Кермасу собирать мумиё со скал, а на третий день стряслась беда.
21
Шутливое прозвище китопасов, производное от «ковбоя»(от англ. cow — «корова»), только с приставкой «вал» (от нем. wal — «кит»).