Кобольд заученными движениями собрал интравизор и приник к маленькому экрану монитора.
— Порядок… — пробормотал механик. — Настроечка…
Сихали заглянул ему через плечо, но мало что понял в мешанине теней и светлых пятен.
— Гора близко совсем! — возбуждённо крикнул Кобольд. — А ну, давайте возьмём левее, пройдём вдоль склона!
Проходчик, в котором Сихали узнал Шурика Белого, с готовностью подхватил пульсатор и приник к неровной ледяной стене. Диск глухо заколотился, и стена стала осыпаться, под ноги Белому хлынули осколки, мигом засыпая океанца до колен. Рядом с ним встал коренастый антаркт без бороды, но с огромными усами, спускавшимися ему на грудь подобно моржовым клыкам. Опустив маску, антаркт включил пульсатор и умело провёл им сверху вниз, подчищая огрехи Белого.
— Оттаскивай, генрук, оттаскивай! — проорал Шурик, ухмыляясь — и тут же начиная выплёвывать ледяную крошку, забившую ему рот.
— Оттаскиваю, валбой, оттаскиваю, — выдал ответ отомщенный Сихали.
…Ровно в пять утра «подлёдный ход» вышел к штреку на отметке 201. Пришлось немного взять вверх, чтобы соединить два туннеля, но это уже были «мелкие мелочи», по выражению Рыжего.
Держа перед собою лучемёт «Биденхандер», тяжёленький агрегат из керамики, Браун прошагал к шахте. Подачу тока к шахте «международники» отключили, но автономный энергоблок работал по-прежнему — в штреках было светло и тепло.
— До пятого горизонта можно и подъёмником, — подсказал Купри, — а дальше — ножками.
Так и сделали. Первыми в кессон поднялись Сихали, оба Шурика, Станислас Боровиц, Шалыт и ещё четверо океанцев — невозмутимых парней с лучевиками, болтавшимися на ремнях. Парни небрежно сложили на них мозолистые лапищи и только посматривали на генрука, ожидая команды.
— Группа Шалыта, — негромко сказал Браун, — захватывает штаб. Ваша задача — перехватить управление «Големами», и как можно скорее. Люди могут и струсить, роботы — никогда. Группы Белого и Купри берут школу — там казарма. Пункт связи должен быть разрушен — туда направится…
— Разрешите нам! — произнёс за спиною у Сихали запыхавшийся голос Марты Вайсс.
— Действуйте. Вас поддержит Боровиц.
Распределив остальных по секторам, Тимофей выдохнул и тихонько вышел на главную площадь Пенсаколы. Она была пуста. Часовых оккупанты не выставляли, полагаясь на боевых роботов.
— Спят, гады… — процедил Купри, любовно оглаживая новенький двухпотоковый бласт.
— Назовём операцию — «Будильник»! — хихикнул Боровиц.
Следом за сегундо показались двое океанцев-крепышей, на пару волочивших увесистый лазер-мегаджоульник. Сихали указал им на Центральную метеобашню, и парочка понятливо кивнула.
— На позиции, бегом марш!
Низко согнувшись, фридомфайтеры перебегали площадь, группа за группой, занимая позиции у приземистого корпуса школы, у спортзала, у клуба, вдруг ставшего штабом, у хрустально взблёскивавших теплиц, — гнутые листы прозрачного силиколла кое-где осыпались после прямых попаданий, и зелень полегла, помёрзла.
— Ах ты… — страдальчески сморщился Боровиц. — Зелепушечку-то за что? Лучок-то какой, салатик… Эх!
— Ничего, Стан, — подбодрил его Тимофей, — отомстим и за «зелепушечку»!
Он глянул на часы. Пять тридцать. Почти. Пять секунд осталось до «штурма изнутри». Четыре, три, две, одна…
— В атаку!
В первые мгновения ничего не происходило, а потом посёлок стал оживать. Тусклые красно-лиловые вспышки осветили изнутри классные комнаты школы, и тут же раму окна выгнуло и вышибло упругим взрывом, чёрной раскорякой в проём полетел труп — то ли «наш», то ли «не наш».
За порог спортзала выскочил «международник» в лёгкой броне, но без шлема, видать, не успел надеть. Присев, он выставил перед собой «Сикс-шутер лайтинг», в воинском обиходе — «веер». Тонкие, как спица, лазерные лучи ярого рубинового накалу сходились в ослепительную точку шагах в двадцати от стрелка и снова расплетались, жаля и калеча. Станислас Боровиц шарахнулся в сторону, избегая малинового пиролуча, и будто споткнулся — пылающий фокус лазерника прожёг старому китопасу грудь и вышел со спины.
У Сихали появилось такое ощущение, будто его собственное сердце перестало биться. Он вскинул бластер и выстрелил дважды, прожигая выпученные голубые глазки «интера», разбрызгивая серое вещество, вскипевшее и «сбежавшее», как молоко из кастрюльки.
На языке у Тимофея вертелись десятки жгучих слов, далёких от лексических норм, но что толку орать и брызгать слюной? Стана больше не было! Душа этого вечно пьяного, бестолкового, но доброго человека отлетела, расставаясь с бренным телом.