Я превращаюсь.
Во что?
Как я могу превращаться во что-то, кроме тени того человека, которым я когда-то была?
— Доброе утро, Ленор, — говорит Абсолон отрывистым голосом, заложив руки за спину, когда подходит к краю кровати и смотрит на меня, как врач на пациента. — И как мы себя чувствуем сегодня?
Я смотрю на него, пытаясь игнорировать нарастающий гнев, от которого у меня закипает кровь. А как я должна себя чувствовать, по его мнению? Я не только понятия не имею, как попала из подвала сюда, в эту странную комнату, еще он показал, что родители не хотят меня искать. Хуже того, они покрывают мое исчезновение, как будто имеют к этому какое-то отношение.
— Вульф, я бы хотел побыть с ней наедине, — говорит он, не сводя с меня глаз. Черт, он что, снова читает мои мысли? Или мне такое приснилось?
— Конечно, сэр, — говорит Вульф, направляясь к двери. — Я буду снаружи, — она закрывается за ним.
Сама комната большая, но старая, стены оклеены обоями цвета выцветшего индиго, мебель из темного дерева, на окне опущены плотные шторы. Единственный источник света — антикварная лампа на прикроватном столике и мерцающий канделябр на каминной полке, что придает всему еще более жуткий вид, и это о многом говорит, поскольку уже сейчас кажется, что это особняк из «Мрачных теней».
Абсолон садится на край кровати, изящно поворачиваясь всем телом, чтобы оказаться лицом ко мне. Он берет свой палец и проводит им по моей руке, пока я не начинаю дрожать от его прикосновения, не в силах сдержаться. От отвращения ли это, гнева или чего-то еще, я не знаю.
— Расскажи мне о своих татуировках, — говорит он, проводя ногтями по чернилам, цитатам По, его холод проникает в меня, кожу покалывает.
— Скажи, что со мной происходит, — говорю я. — Тогда сможем поговорить.
Его пальцы замирают, и он ухмыляется.
— Полна сюрпризов. Я думал, ты будешь более опустошена.
— Кто сказал, что я не опустошена? — говорю я в упор.
Он закрывает рот, мгновение пристально наблюдая за мной, затем слегка пожимает одним плечом.
— Ты воспринимаешь все как должное. Пока что.
— Ты сказал, что я стану как ты, — говорю я ему. — Кем? Что это за стадии? Что со мной происходит?
Он хмурится.
— Значит, поняла, что происходит нечто? Ты это чувствуешь?
Я закрываю глаза, не в силах сейчас выдержать его проницательный взгляд.
Потому что я действительно это чувствую.
Я чувствую, что становлюсь кем-то другим, и не знаю, чем именно, но это что-то связано с самой глубокой частью меня, с тем темным колодцем, который, я знаю, существует, из которого я боюсь пить.
Но в то же время, как я могу не меняться?
Меня похитили.
Меня держат в плену в чужом доме.
Мои родители притворяются, будто ничего не было.
И я что-то чувствую, слышу, вижу, мне снятся вещи, которые не поддаются объяснению.
Ладно, может, он накачивал меня наркотиками в течение нескольких дней.
Должно быть, так оно и есть.
Это должно быть объяснением всему.
Он, видимо, подкладывал это в еду (хотя, когда я ела в последний раз?).
Подливал в воду (когда я в последний раз пила воду?).
— Мы давали тебе еду и воду, — говорит он, наклоняясь ближе, проводя ногтями по моему бедру, по татуировке в виде головы барана, мои ноги до боли сжимаются вместе. — Ты отказывалась. Полагаю, это хорошо. Скоро ты уже никогда не будешь смотреть на еду по-прежнему. Она тебя не насытит, — он впивается ногтями в мою кожу до боли. Смотрит на меня сквозь свои длинные темные ресницы. — Мне нравится эта. Баранья голова. Овен. Сила преодолевать и достигать. Однако глаза у него очень любопытные. Это была идея художника или твоя?
Чем больше он прикасается ко мне, тем сильнее мне кажется, что кожа горит. Мое дыхание сбивается, становится тяжелым.
— Моя.
— Глаз Ра с одной стороны, Глаз Гора с другой9, — он убирает руку, и только тогда мои легкие прочищаются. — Я разбираюсь в татуировках. Однажды я был весь в них. Скандинавские руны. С головы до ног.
Я бросаю взгляд на его предплечья, демонстрируемые закатанными рукавами. Они мускулистые и сильные, такие предплечья, от которых у любой девушки потекли бы слюнки. Но на нем нет никаких следов татуировок. Его кожа бледная, незапятнанная, безупречная.
— С головы до ног? — я задаю вопрос.
Он кивает.
— Да, — задумчиво произносит он, теперь его глаза прикованы к воронам на моей икре. — В то время это было принято.
— И ты их все удалил?
Его глаза поднимаются к моим, мрачно сверкая.
— Не совсем.