Черное солнце (ЛП)

Мои глаза расширяются.

— Похитители душ? Я никогда больше туда не вернусь.

— Это неприятное место, — говорит он со вздохом, вертя в руках бокал и наблюдая, как кружится карамельная жидкость. — Но иногда это необходимо. Не только потому, что там время течет по-другому, но и потому, что это позволяет нам спрятаться на долго время.

— Подожди, время течет по-другому?

— Время, которое потребовалось тебе, чтобы сбежать от «Темных глаз» и добежать до своей квартиры, заняло меньше минуты.

Я качаю головой.

— Нет. Я бежала быстро, но минут десять.

— Не для этого мира. Это самое близкое понятие телепортации. Там, внизу, кажется, что время течет нормально. Но здесь, наверху, кажется, что ты исчезла всего на мгновение, — он замолкает, задумчиво прикусывая нижнюю губу. — Давным-давно, когда мы еще не привыкли к настоящему солнечному свету, нам приходилось убегать в «Черное солнце» на шесть месяцев.

— Зачем?

— Мы прибыли из страны полуночного солнца, — говорит он. — Половину года мы живем в темноте, другую половину солнце никогда не всходит. Потусторонний мир был нашим спасением.

Постепенно меняется тема разговора, и я этим пользуюсь.

— Расскажи мне о Скарде, — прошу я.

Его рот сжимается.

— Кто тебе рассказал о нем? Родители?

— Вообще-то, Вульф. Родители тоже, но я еще многого не знаю.

— Хм-м-м, — он отпивает еще из своего бокала, его челюсть напрягается. — Ну, и что ты хочешь знать? — наконец говорит он.

— Он еще жив, верно?

Его глаза впились в меня.

— Да.

— Ты его знаешь? — спрашиваю я.

Едва заметный кивок, его губы сжаты.

— И… где он? В Сан-Франциско?

— Боже, нет, — тихо произносит он. — Он далеко отсюда. В Норвегии. В крошечной деревушке, которую никто не может найти. То есть ни один человек.

Я так заинтригована, несмотря на то, что диван, кажется, поглощает меня целиком.

— Ты там бывал? — спрашиваю я.

— Конечно, — говорит он, как будто я идиотка, раз спросила.

— Сколько тебе лет?

— Много.

— Почему не говоришь? Когда ты родился? Или, я бы сказала, возродился?

— Почему думаешь, что вампиры возрождаются?

Я открываю рот, потом закрываю.

— Значит, ты не можешь обратить вампира? Я думала, в этом весь смысл?

— Какая необходимость в этом, если мы можем создать их другим способом? — многозначительно спрашивает он. — Трахаясь.

То, как он говорит «трахаться», звучит очень грубо, но, конечно, от этого у меня загорается кожа, и возникает острая боль.

Он сказал это нарочно.

Я прочищаю горло.

— Значит, ты не можешь обратить вампира.

— Могу, — медленно произносит он. — Но это теперь запрещено.

— Кто сказал?

— А ты как думаешь?

— Скарде? — он кивает. — Почему?

— Так делали, чтобы пополнить количество, а потом запретили. Все редко идет так, как хочешь. Люди, которые становились вампирами… были психически и физически нестабильны, мягко говоря. Для некоторых это ужасная жизнь. Большинство так или иначе кончают с собой, намеренно или нет. Хочешь знать, почему вампиры стали такими страшными и пугающими существами? Вот как. Они — настоящие монстры в этом мире.

Я невольно вздрагиваю.

— Ты кого-нибудь превращал?

Его глаза резко сужаются.

— Я бы никогда этого не сделал. Помни, я жесток, но не настолько. — он замолкает, его пальцы сжимают стакан настолько сильно, что я начинаю беспокоиться, как бы он не разбился вдребезги. — Чем меньше на этой земле кровожадных диких существ, тем лучше.

Я решаю, что мне больше не следует спрашивать об этом. Во всяком случае, не у него. С другой стороны, Вульф тоже казался довольно скрытным и неловко говорил о Скарде. Интересно, может весь этот дом записан во враги у Короля вампиров? А как иначе, если Солон со своими дружками уже бог знает сколько времени передают вампиров ведьмам?

Солон выпрямляется в кресле, глядя в сторону книжной полки.

— Возможно, нам следует… включить какую-нибудь музыку.

Классическая музыка сразу же наполняет комнату.

Я впечатлен.

— Дай угадаю, это какая-то магия, которой ты научился у ведьм? — спрашиваю я.

— Нет, — спокойно отвечает он. — Это «Алекса».

— Ого, — говорю я, чувствуя, как краснею.

— У меня действительно есть небольшой арсенал магии, который я выменял, но в большинстве случаев побеждает технология.

— Музыка прекрасная, — говорю я ему, наслаждаясь мрачными, элегантными звуками, ощущая то чувство спокойствия, которое было, когда я впервые вошла в дом. — Что это?

— «The Poet Acts» Филипа Гласса. Неплохо для современного композитора.

Термин «современный композитор» заставляет меня задуматься о том, скольких композиторов он, должно быть, застал за свою жизнь.

— Ты когда-нибудь видел Бетховена? — спрашиваю я.

— Бетховена? — недоверчиво повторяет он, странно на меня глядя. — Нет. Если мы жили ч ним в одно время, не значит, что я встречался с ним, — он делает паузу, слегка улыбаясь мне. — Хотя я видел Моцарта на концерте.

Я смотрю на него с благоговением.

— Да ладно.

Его улыбка становится шире, достигая глаз, пока они не становятся совершенно ослепительными. Бабочки порхают у меня в животе.

— Да, правда, — говорит он. — В Париже, — он закрывает глаза, на его лбу появляется задумчивая складка. — Кажется, 1763 год. Была холодная ноябрьская ночь. В те дни снег выпадал рано, снегопад был сильный. Из-за этого я чуть не пропустил концерт. Моцарт был так молод, совсем мальчик. Может быть, лет восемь. Никогда не видел ничего подобного раньше и не видел с тех пор.

Он открывает глаза и устремляет их на меня, и на мгновение кажется, что я вижу в них прошлое. Я чувствую, каково это — быть там, и слезы автоматически наворачиваются у на глаза, а по рукам бегут мурашки. Я чувствую холод за дверями концертного зала, слышу приглушенный шепот толпы, затем шаги по деревянной сцене. Первые ноты фортепиано, такие чистые, такие красивые, что мое сердце почти разрывается.

Уголок его рта приподнимается, когда он наклоняет голову, изучая меня.

— Любопытно. Чувствуешь, что ты рядом, да?

Я медленно киваю, боясь разрушить чары, хотя не понимаю, где Филип Гласс, а где Моцарту, крутятся у меня в голове.

— Знаешь, — задумчиво произносит он тихим голосом, продолжая наблюдать за мной, — почти целую вечность никто не пил мою кровь. Такое случается не часто, и никогда не происходит случайно.

— Что это значит? — тихо спрашиваю я.

Он встает на ноги и подходит, присаживаясь передо мной на корточки, его присутствие так близко, что моя кожа теплеет, холодеет, и обратно.

Ощущаю себя совершенно живой.

— Это значит, что теперь ты разделяешь часть моих воспоминаний. О том, что я чувствовал. То, что я видел. И то, что сделал, — он протягивает руку и с поразительной нежностью проводит большим пальцем у меня под глазом. Я удивлена, увидев, что он мокрый от слезы. — Мне нужно осторожнее рассказывать тебе о своем прошлом, — тихо говорит он.

Я смотрю на него, в шоке оцепенев.

Он поднимается на ноги, и я быстро закрываю глаза, пытаясь снова вызвать в памяти Моцарта, но оно исчезает, как сон утром.

Я тоже начинаю угасать, как будто эмоции из его прошлого изматывают меня, затягивают на дно.

— Выглядишь уставшей, — повторяет он. — Тебе следует расслабиться.

При его словах я глубже вжимаюсь в диван, стакан скотча болтается в моих пальцах. Он наклоняется и забирает его, пока я не уронила, ставя на приставной столик.

— Ты опоил меня чем-то, — умудряюсь произнести я медленно, чувствуя себя такой расслабленной, буквально таю.

— Ничего подобного, — говорит он. — Это твое тело наконец-то чувствует себя в безопасности. Ты не спала несколько дней.

«Я думала, вампирам не нужен сон», — думаю я, слишком уставшая, чтобы шевелить губами.