— Милая, — говорит мама, целуя меня в щеку, — мы оба очень рады, что ты пришла к нам, что ты одновременно борешься со своей моралью и человечностью, потому что это и есть быть человеком. Если бы ты вообще ничего не чувствовала… тогда бы мы правда беспокоились.
— Лучше бы я ничего не чувствовала, — бормочу я, мое сердце все еще сжимается под этим эмоциональным грузом. — Я хочу просто… освободиться от этого.
— Нет, нельзя, — твердо говорит папа. — Именно так становятся бездушными. Раскаяние — это нормально. Боль — это нормально. Прими это, смирись, но не зарывайся в себе.
Я закрываю глаза и думаю о Солоне. Думаю обо всех его черепах, напоминающих о том, кто он такой. Ему нужно чувствовать это раскаяние, вину и стыд, чтобы держать себя в узде, независимо от того, насколько ужасно он себя при этом чувствует. Ему было бы намного легче вообще ничего не чувствовать. И все же он выбирает эту боль, потому что она делает его человеком, хотя он им и не является.
— Солон ненавидит меня, — внезапно выпаливаю я, и еще одна слеза скатывается по моей щеке.
— Ненавидит? — повторяет мама. — Почему ты так говоришь?
— Потому что, — твержу я ей, сердито вытирая слезу. — Я накосячила. Он предупреждал меня. Он сказал, что не следует появляться на людях, что я голодна, я думала, что со мной все в порядке. Я не слушала. А потом совершила такую глупость, подвергнув нас обоих риску, и заставила его сделать выбор — убить человека. Я знаю, что он этого не хотел. У него есть здравый смысл и сердце. А я выпила кровь Мэтта и…
Они оба на мгновение замолкают.
— Я понимаю, — в конце концов говорит мама. — Кажется, он типичный вампир, суперский собственник.
— И все же он не такой, как все. Он…
Он не похож на остальных, ни на одно другое существо на этой планете.
Он для меня все.
— Он любит тебя? — спрашивает папа.
Я чуть не задыхаюсь.
Сжимаю губы, в горле ком.
— Не знаю. Не думаю. Когда-то он был влюблен, и… кажется, теперь делает все, что в его силах, чтобы больше не идти по этому пути. Как будто он отключил эту часть себя. Свое сердце. Думаю, он выбрал хладнокровие.
— Это не значит, что он тебя не любит, — мягко говорит мама, убирая волосы с моего лица. — Послушай, мне ненавистна мысль о том, что у него есть чувства к тебе, Ленор, но это так. Возможно, я недостаточно хорошо его знаю, не понимаю, что это за чувства такие, но они есть. Я видела их. И это не просто одержимость и контроль вампира. Все гораздо глубже. Если это не любовь, то может в нее перерасти. Может быть, он способен любить и желает этого.
Я искоса смотрю на нее.
— Звучит так, будто ты хочешь, чтобы это произошло.
Она корчит гримасу.
— Я знаю, как это звучит, поверь. Но надеюсь, он любит тебя. Мне будет легче спать по ночам.
Мне тоже.
— Вы знали, что Солон наблюдал за мной всю жизнь? — тихо спрашиваю я.
Мои родители обмениваются взглядами. Мама кивает.
— Да. Знали.
— Сначала не были уверены, — добавляет папа, складывая руки вместе. — Мы думали, что он наблюдает за нами. Он знал, что наши проделки были незаконными, и хотя мы с ним договорились, все равно опасались, что он донесет на нас. Или убьет. Отдаст вампирам. Он двуличный, никак не предскажешь, что он собирается сделать.
— Но потом, через некоторое время, — продолжает мама. — Мы поняли, что он наблюдал за нами не для того, чтобы причинить вред или сдать вышестоящим. Он присматривал за тобой. Ему было любопытно. Видимо, он понял, что ты принадлежишь Элис и Хакану, и мы боялись, что он попытается забрать тебя, но он этого так и не сделал. Он держался на расстоянии, хотя мы знали, что он просто выжидал своего часа.
— Вы знаете, что когда-то он был человеком? — говорю я им.
— Да, — говорит отец. — Сын Скарде. О нем ходит много легенд.
Легенды о Солоне? Как бы мне хотелось услышать их все.
Я бросаю взгляд на маму.
— Почему ты решила, что он использует меня, чтобы попытаться убить своего отца?
Она пожимает плечами.
— Всего лишь предположила. Мы знали, что он был первым помощником Скарде, знали, что они поссорились, стали врагами. Когда он забрал тебя, я подумала, что он увидел твою силу, что ты наполовину ведьма. И узнав, что ты дочь Джеремайса, подумала, что это вполне возможно.
— Значит, думаешь, он присматривал за мной, потому что хотел, чтобы я служила в какой-то подпольной армии?
— Не знаю, — говорит она со вздохом, — правда не знаю. Он жутко упирался, что это не так, и я немного ему верю. А ты?
Я тянусь к своему ожерелью, ощущая рубин между пальцами, разочарованная тем, какой холодный камень.
— Я думаю, это приходило ему в голову. Вероятно, именно поэтому он забрал меня. Но я также знаю, что он никогда не подвергнет меня опасности. Он хочет, чтобы я развивала свою магию, правда. Но это нелегко, — я смотрю на маму, потом на папу. — Хотя вы могли бы научить меня.
— Ты права, — говорит отец, похлопывая меня по ноге и поднимаясь на ноги. — Мы можем. И мы должны это сделать. Нет никакого смысла склоняться только на свою вампирскую сторону. Абсолон знает только свои фокусы, магию, которая была дана ему. Он не может создавать ее или придавать ей форму.
— Можешь научить меня щелкать пальцами и создавать огонь? — с надеждой спрашиваю я. — Потому что я завидую, когда он так делает.
Он смеется.
— Конечно, доченька. Все будет со временем. Это не произойдет в одночасье. Ты еще неопытна. Вспомни, что произошло во время землетрясения.
— Я до сих пор не знаю, что сделала.
— Ты инстинктивно добралась до колодца, — говорит мама. — Тот, что освещен луной внутри тебя. У нас всех есть такой же колодец.
— И как же мне сделать это снова? Я вижу колодец. Возможно, я даже пользовалась им раньше, но в последнее время, когда пробую… ничего не происходит.
— Потому что боишься, — говорит отец, протягивая руку и помогая мне подняться на ноги. — В каком-то смысле это хорошо. Так ты станешь уважать его. И теперь, с учетом того, что ты знаешь о Джеремайсе и черной магии, будешь пугаться еще больше. Потому что черная магия тоже есть в колодце. Тебе просто нужно выяснить, как разделить эти два понятия. Помни, только потому, что ты предрасположена к черной магии, не значит, что у тебя есть только она. В конце концов, магия она и есть магия. И ты можешь использовать ее во благо. Ты можешь призвать ее, чтобы он помогла тебе бороться с тьмой.
Он бросает взгляд на маму, и они обмениваются бессловесным разговором. Затем мама встает на ноги.
— Думаю, тебе пора, милая, — говорит она, кладя руки мне на плечи.
— Почему? Я только пришла, — ничего не понимаю.
— Мы заболтались, — говорит она. — И как бы сильно ты ни думала, что Абсолон ненавидит тебя, сейчас ты все еще принадлежишь ему. Это ничего не меняет. Он разнервничается, вот увидишь, а я не хочу, чтобы этот вампир появлялся в моем доме без предупреждения и приглашения, хорошо?
Я киваю, надеясь, что мама права насчет этого. Я все еще принадлежу ему, да? Или я вернусь в дом и увижу, что его сердце замерзло еще сильнее и никогда не оттает?
«На веки», — говорил он мне. Я принадлежу ему навеки вечные.
Что, если он передумает?
— Я отвезу тебя, — говорит папа, хватая ключи от машины.
— Пап, — протестую я. — Не нужно. Десять кварталов ехать. Я пойду пешком. Или через «Черное солнце».
— Нет, — резко говорит мама. — Держись подальше от Завесы. Там происходят плохие вещи. Возможно, для тебя это не так, но для нормального человека или ведьмы, чем больше туда заходишь, тем больше она тебя меняет.
— Зато быстро и легко, — и жутко.
— Я отвезу тебя, — снова говорит отец. — Не спорь. В моей машине безопаснее, она вся в руинах. Не волнуйся. Если пойдешь одна, не знаешь, что произойдет. Вампир снова может укусить тебя, да еще средь бела дня, а рядом нет Абсолона, чтобы поставить хулигана на место.
Я фыркаю.